Всех превзошел в своей оценке Джованни Рабони, наиболее авторитетный итальянский критик, который превознес «жест этого старого синьора сцены, который, уже будучи на пути к неизбежному закату, вдруг обрел юношеский порыв, поставив на кон всего себя, иронически переосмыслив собственное прошлое, и, как в случае с Прустом, который, едва закончив ‘Поиски’, принялся за переписывание романа уже в комическом и пародийном ключе, так и в этом случае, переосмысление старой знаменитой постановки ‘Доброго человека’ привело в результате к наиболее точному и убедительному его прочтению».
Все хорошо, что хорошо кончается. Телефонный звонок от Нинки добавил к вышеизложенному лишь некоторые конкретные детали, начиная от разошедшихся цитат из спектакля и кончая прогнозом о предстоящих аншлагах. Еще Нинки упомянула о кое-каких мелких проблемах, в частности, ту, что многие из занятых в спектакле не хотели бы возвращаться к своим прежним скромным обязанностям, что стоило бы обсудить в ближайшее время. Зато неожиданный успех спектакля переменил общее настроение в Театре, делая не столь ощутимой многомесячную бездеятельность Театра и уже ставшую привычной для него нехватку спектаклей, если не считать ритуальных возобновлений «Арлекино» по случаю каких-нибудь турне по Лапландии или странам Магриба.
— Знаешь, Джорджо, — блеяла Нинки, — поскольку спектакль прошел на ура, то, если хочешь, можешь отложить репетиции «Фауста» еще на несколько дней…
— Ну конечно, почему нет! Мы вообще можем отложить их навсегда! Кому может быть интересен этот занудный «Фауст», да еще в постановке этого несчастного старого маразматика!..
Вопреки обязательным для него в таких случаях садомазохистским причитаниям по поводу своей жалкой судьбы, он был доволен тем, как складывается ситуация. Поскольку сразу же после Уусикаупунки он собирался перебраться в новую немецкую клинику в Фридрихсруэ, где, как рассказывали, замечательно восстанавливали эластичность суставов с помощью черничных примочек. Нинки предложила включить «Доброго человека» в репертуар Театра, отдав ему абонементные купоны номер три, четыре, пять, шесть, семь и восемь, умолчав, естественно, о том, что многие настаивали отдать «Доброму человеку» также и купон номер два, зарезервированный за «Фаустом». Хотя Маэстро и дал свое согласие с обычным для себя выражением высокомерной скуки, в глубине души он был рад представившейся возможности прекратить работу над спектаклями, уже заявленными на вторую половину сезона, как-то «Замужество Франчески», по его поводу у Ламберто Пуджотти имелись неплохие идеи, но ничего, кроме геморроя, они Маэстро не доставляли! На первом же заседании административного совета он решит этот вопрос. Понятно, что связь между успехом «Доброго человека» и отменой других спектаклей выглядит притянутой за уши, но вряд ли у кого-нибудь из членов Совета хватит мозгов постичь эту несоразмерность. Так что никаких проблем не будет.
Маэстро вытерпел истязание березовым веником в исполнении санитарки, которая наверняка понятия не имела ни о театре, ни о человеке театра, распластавшемся перед ней, пулей вылетел из сауны, бросился в снежный сугроб, побарахтался в нем и, наконец, растянулся на топчане, позволив себе заслуженную релаксацию. Швейцар принес ему две телеграммы. Первой телеграммой Генри Киссинджер, председатель комитета по празднованию 500-летия открытия Америки, приглашал Маэстро с его новой редакцией «Доброго человека» в Нью-Йорк. Второй, пришедшей из Миконоса, Энрико Дамико информировал Маэстро о своем прибытии в Уусикаупунки дня через три-четыре. По его расчетам столько времени займет поездка на перекладных по маршруту Афины — Вена — Гамбург — Стокгольм.
На хрена, подумал Маэстро, через два дня я должен быть в Фридрихсруэ.
И хотя спина, иссеченная веником, еще горела, он задремал, что с ним всегда случалось после сауны. Во сне череду успокаивающих картин в пастельных тонах постепенно вытеснило кошмарное видение: в страшной, грязной миланской лачуге, его помощничек, более того, его alter ego, Луиджи Лунари, жалкий предатель, когда-то осмелившийся насмехаться над его управленческими талантами, дерьмовый переводчик, практически безграмотный писатель, иуда и цареубийца и, вне всякого сомнения, жопа с ушами, включил свой гребаный компьютер, создал новый файл и написал:
Это был один из тех редких случаев, когда Маэстро явился в театр в свободный от репетиций день…
Те, с кем Маэстро контактирует на страницах этого романа. (Здесь и далее — прим. перев.)
Те, кто играл какую-либо роль в жизни главного героя этого романа.
Миланский аэропорт.
В то время у театра, руководимого Маэстро, было две сценических площадки: основная — «Пикколо Театро» и «Пикколо Театро Студиа».
Одна из жертв леди Макбет, постоянно являвшаяся ей в снах.
Овощной суп (франц.).
В переводе с итал. «Малыши из Пикколо».
Акилле Оккетто (р. 1936) — лидер Итальянской коммунистической партии (1988–1991).
Искусство красноречия (лат.).
Перевод Т. Стамовой.
Еще один аэропорт Милана.
Диоску́ры — буквально «отроки Зевса» — в древнегреческой мифологии братья-близнецы — дети Зевса и Леды.
Спектакли к торжественным датам.