Мирьям сжала зубы, пытаясь преодолеть нервное напряжение; в горле у нее пересохло. Но пульсация крови в жилах все усиливалась, и вдруг девушка почувствовала, что вот-вот начнет икать. Она испугалась и сразу же с болезненной ясностью ощутила, как к горлу подкатил какой-то комок; он все больше и больше давил на гортань и наконец вырвался наружу — раздалось отчетливое и беспомощное:
«Ик…»
Тишина. Слава богу — кажется, никто не услышал…
«Ик… ик… ик…»
Тихо. Мирьям вся вспотела и охотно помолилась бы богу, если бы вспомнила подобающие случаю слова.
Она изо всех сил сдерживала дыхание и вдруг услышала шепот:
— Мирьям!
Она и вовсе притаилась.
— Мирьям, послушай… — послышалось снова.
Девушка затаилась в тишине; матрос, опершись руками о пол, приподнялся на соломенном тюфяке, служившем ему постелью, и позвал еще раз:
— Слышь, Мирьям… Ну ответь же.
И тут Мирьям больше не могла совладать с собой, она тоже приподнялась и шепотом спросила:
— Что такое, Антс?
— А ты… спишь уже? — донеслось из темноты.
— Нет… не сплю.
— А я думал, спишь, — спустя минуту сказал он.
Ее милый ничего не нашелся добавить, и девушка спросила:
— Ты, может, хочешь еще немножко поговорить со мной?
— Да, хочу, — отозвался матрос. — Нельзя ли мне подойти и присесть… на кровать?..
— Иди, — едва дыша, ответила Мирьям.
Во вторник утром Мирьям почувствовала себя нездоровой и не пошла на работу, хотя и в постели не улежала — не хватило терпения. Она стала капризной и впала в задумчивость, немного посидела, закутавшись в платок, в углу между комодом и шкафом, раз-другой вышла на улицу, вскоре вернулась и снова села. Она поссорилась с матерью, после того как та упорно стала расспрашивать, что это за хворь вдруг на нее нашла. А когда отец, чудак, не сказав никому ни слова, попросил у соседа градусник, чтобы измерить ей температуру, Мирьям и вовсе вышла из себя, — она не допустит, чтобы над ней проделывали разные-дурацкие штучки, да-да, не допустит, скорее умрет на этом самом месте, чем… — воскликнула девушка. Но фразу так и не закончила и продолжала еще добрых полчаса неподвижно сидеть в своем тесном уголке, подняв ноги на перекладину стула и уставившись на дверь, словно в ожидании каких-то новых значительных и волнующих событий.
Не тоска ли, сокровенная, тихая тоска по любимому, охватила ее сердце? Ведь, к великому удивлению всей семьи, утром бравого матроса и след простыл; соломенный тюфяк у стены был примят, но на нем никого не было, исчезла и новая воскресная одежда парня, его желтые ботинки, воротничок и галстук; несомненно было, что их владелец, когда все спали, очень быстро собрался и торопливо куда-то ушел.