— И всем кольям на огороде тоже, — продолжал отец.
Тут Ууно весело засмеялся. Очень смешно получалось, когда он представил себе, будто у огородных кольев тоже есть одежда, и локоны, и даже глаза, которые закрываются и открываются. Но больше всего рассмешило Ууно другое: эти колья напомнили ему и штаны отца, которые однажды висели на изгороди. Ветер надул их, они стали большими и круглыми, и казалось, что на изгороди висят не штаны и рубашка, а сам отец. Ничто не вызывало у мальчика столь безудержного смеха, как болтающиеся штаны и рубашки, время от времени почему-то наполняющиеся ветром.
Марет, услышав заразительный смех брата, пришла узнать, над чем он так смеется. Когда ей рассказали, в чем дело, она тоже захохотала. И все втроем смеялись, смеялись до того, что Ууно даже забыл о своих бездушных солдатиках. И только вечером, уже в постели, Ууно вспомнил о них и сказал матери:
— Теперь и у моих солдатиков будет душа.
— Как так? — удивилась мать.
— Вот наступит новое рождество, папа напишет Деду Морозу и попросит его, чтобы он заставил работать все фабрики, которые изготовили бы много-много красивой одежды и локонов. Тогда-то у всех глаза будут закрываться и открываться.
— Будь послушным и быстренько засни, а то Дед Мороз ничего тебе не сделает, — приговаривала мать. — Только хорошие дети и солдатики получат душу.
— Только хорошие… — бормотал Ууно, уже засыпая.
Стоило ему сомкнуть глаза, как он увидел, что новое рождество уже наступило, он явственно услышал, как отец говорил ему: «Ну, Ууно, я получил письмо. Дед Мороз приглашает нас к себе в гости, он наверное, уже сделал души для солдатиков. Давай-ка одевайся поскорей, чтоб не опоздать. Пусть мама оденет тебе под курточку все теплые кофты, а то замерзнешь, ведь дом Деда Мороза сделан из снега и мороза. Опусти уши у шапки и завяжи их под подбородком…»
Не дослушав отца, Ууно бросился скорее одеваться, боясь, как бы отец не передумал или не ушел без него. Но вот беда, одежда, чулки и ботинки как сквозь землю провалились. Он стал звать и искать мать, но и она тоже исчезла вместе с одеждой. В отчаянии и страхе Ууно бегал из комнаты в комнату, которые почему-то казались больше, чем на самом деле, только были забиты каким-то хламом, который мешал двигаться.
«Надень чистое белье и одежду, а то Дед Мороз рассердится», — сказал отец, стоявший посреди комнаты. Он был уже в шубе, воротник поднят, и шапка надвинута на глаза так, что Ууно едва мог их разглядеть.
«Мама, мама!» — кричал мальчик, бегая по комнатам, число которых, казалось, все увеличивалось. Никто не отозвался, и он в отчаянии подумал: «Найти бы хоть ушанку». Он стал ее искать, нашел наконец, но оказалось, что это не его шапка, а чья-то чужая, огромная, в которой голова Ууно утонула вместе с ушами и глазами. И тут он опять услышал голос отца: «Ну, сынок, теперь мы можем идти». И он взял Ууно за руку, направляясь к двери.
Мальчик хотел было сказать, что, хотя у него на голове большая шапка, он только в ночной рубашке и комнатных туфлях на босу ногу, но слова почему-то не выговаривались. Он боялся, что отец, увидев это, оставит его дома и уйдет один. И Ууно позволил вывести себя на улицу в чем был, и отец ничего не заметил. На улице лежали сугробы снега, он брел по колено в снегу.
«Вся дорога такая?» — спросил Ууно.
«Нет, дальше будет все лучше и лучше», — ответил отец, держа Ууно за руку.
И в самом деле, мальчик вскоре уже не чувствовал холода, только звезды сияли в небе да луна повисла на ветке ближайшей елки, желтая-прежелтая.
Вдруг они остановились перед небольшим домиком, и отец сказал:
«Постучись!»
«Чем?» — спросил Ууно.
«Палкой», — ответил отец, и его голос прозвучал словно бы откуда-то издалека.
Ууно постучался кривой отцовской палкой, которая неизвестно откуда появилась у него в руке. Какой-то улыбающийся старик, в огромных валенках, весь белый-белый, будто в снежной шубе, с большой бородой и волосами, выглядывавшими из-под шапки, открыл им дверь и сказал:
«Входи, входи, я Дед Мороз».