Он немного подождал.
— Может, барин приплатит хоть еще на булку? — запросила Ээва.
— А сколько ты сама тогда стоишь? — резко спросил барин, повернулся и пошел; сидевшим на телеге не было слышно, что он добавил по-немецки.
Вдруг барин повернулся и сердито спросил, глядя на красивого быка:
— Семьдесят шесть рублей — идет?
— Будь по-вашему! Идет! — крикнул Яан.
Ээва чуть не прослезилась. Она повнимательнее присмотрелась к барину, который так скупился. На левой щеке у него был шрам, на правом веке чернела бородавка. «Чего бы ему стоило выложить сейчас все восемьдесят?» — думала Ээва, но она ничего не сказала, боясь рассердить злого господина.
Барин кривыми ножницами выстриг на спине у быка букву L и XXXV, значения которых ни Яан, ни Ээва никак не могли понять. С каждым лязгом ножниц Ээвино сердце все сильнее сжималось от печали. Ей вспомнилось, как она выращивала Пуню.
— На племя? — решилась спросить она.
— На откормку и на убой! — ответил презрительно барин.
Ээва вздохнула.
И когда Пуню отвязали и Яан с пастушком собрались вести его, Ээва слезла с телеги, погладила своего быка и отвела глаза в сторону.
— Вот и нет уж больше нашего Пуню! — вздохнула она, и ее нижняя губа задрожала. Ээве было очень жаль быка.
Домой Яан возвращался пьяным.
— А где Пуню? — спросил дома Юку.
— Барин увел Пуню!
— К себе? — спросил Юку, и губы его тоже задрожали.
— Не плачь, не плачь! — утешала его мать. — Мы ведь получили деньги! — И мать дала Юку конфетку.
— Деньги, деньги! — продолжал ныть Юку. — За нашего хорошего Пуню денежки!
У Ээвы на сердце стало еще тяжелее.
На следующий день утром Яан пошел на мызу платить арендную плату. Было уже так заведено, что хозяева расплачивались за аренду только что вырученными на базаре деньгами. А заодно на мызе, точно на второй ярмарке, снова вспрыскивали продажу.
Барин получал свое, кабак — свое.