Но и забыть не могла. Просто вот взять и забыть. Ходить в лес, как неделю назад, собирать грибы на горе белкам и ёжикам.:.
Она и ночью о своём «эксе» думала… Стояла за кустом, а рядом копошились какие-то люди. Но Таня не трогала их, потому что знала: сюда ещё придут главные, самые главные — которые стащили!
Те, у «экса», всё копошились, копошились и незаметно смотрели в сторону куста — надеялись, что Таня выдаст себя. А она стояла не шелохнувшись!
Кто читал страшную повесть «Вий», знает, что пономарю главное было не посмотреть на нечистую силу, и тогда они ничего не могли ему сделать. А Тане в её сне надо было не шелохнуться, пока не появились главные.
И когда эти мелкие поняли, что Таня не шелохнётся, сколько ни копошись, тогда появились главные. Они все были белые, и лица белые, и глаза. И Таня с огромным трудом подняла аппарат, потому что страх тянул её руки книзу. Но всё-таки она подняла его и стала фотографировать, и главные замирали, будто сами превращались в фотографии.
У них получались странные позы, а рожи злые и потерянные. И становилось понятно, что на самом деле это не люди. Сквозь их будто бы людской облик проступало что-то жуткое и незнакомое жителям Земли. От этого Тане делалось одновременно и страшно и противно. Она хотела отвернуться. И вдруг почувствовала, что не может двинуть ни рукой, ни ногой. Словно кто-то держал её. Таня хотела крикнуть, рвануться. И опять ничего не смогла. Родившийся нестерпимый холод расползался в груди. Она поняла, что сейчас умрёт и нету ей спасенья…
Потом долго лежала с мокрыми от слёз щеками, глядя в потолок, где под густой побелкой в ярком, хотя и раннем, утреннем свете хорошо были видны железобетонные плиты, из которых сложили их огромный дом.
Всё было знакомо, спокойно. Крепко и ласково Таню обнимало радостное чувство, что это лишь сон, что ничего подобного в жизни случиться не может.
И в то же время знала, что в лесу на мокрой от росы поляне стоит совершенно беззащитный железный зверь. Он как будто в капкан попался… Быстренько Таня дошлёпала босыми ногами до телефона в прихожей. Эх! Наверно, в восемь утра ещё слишком рано звонить?
Другой бы просто бросил трубку, чтоб не узнали. Но Таня Смелая была совершенно не такой человек: чего уж теперь, она думала, раз перебудила всю квартиру.
— Алё! — важным и грустным голосом сказала Алёшкина сестра, которую звали странным именем Альбина.
А потом уже сам Алёха закричал:
— Привет, Тань! На прудики поедем?
А тут действительно есть пруды, минут двадцать на автобусе. В них будто бы купалась сама Екатерина Великая. Там и лодки дают… но, конечно, не таким, как Алёшка и Таня. А всё равно же лодки есть! Интересно и завидно смотреть, как они скользят, скрипя вёслами, и можно представлять время, когда ты сам поплывёшь на такой же вот лодочке. Обо всём этом,
наверное, и хотел сказать Алёшка, когда крикнул радостно и громко — трубка в Танином телефоне задребезжала:
— Привет, Тань! На прудики поедем?
Секунду Таня подождала, чтобы в проводах улеглось это слишком легкомысленное, слишком детское дребезжание.
— А про «эксика» забыл?
Ничего Алёшка не забыл. Просто ему об этом помнить не хотелось. И он молчал, ожидая, что, может быть, Таня ещё что-нибудь скажет.
— Ну… как хочешь! — сказала Таня. — Пока!
Н-да… Называется: «Что такое не везёт и как с ним бороться»!
Эти минуты раннего утра были для Алёшки самыми дорогими за весь день. Каникулы… Тебе не надо вскакивать, не надо как безумному чистить зубы, думать, куда ты задевал тетрадку по русскому. И всё это в спешке, в беспокойстве. А их Алёша Пряников сильно не любил.