Когда автомобиль остановился у дома, Владимир Ильич к себе не пошел.
Из машины сразу в дом — преступление!
Сунув руки в карманы брюк, Владимир Ильич, как обычно, зашагал по аллеям. Хорошо! Он дышал глубоко; свежий, чистый воздух наполнял грудь; под высокими сводами аллей было тепло, но не жарко и совершенно тихо.
Незаметно, как часто бывало, он оказался на своей любимой аллее. От балюстрады дома через ряды серебристых елей, лиственниц, туй, уютно ограничивавших мир, она приводила на площадку с белой беседкой, откуда окрестности распахивались на десятки верст. Перед Владимиром Ильичем был пруд, Пахра, деревня Горки; окна в резных наличниках смотрели прямо на него. За деревней — просторы и просторы, а вдали отлично, как всегда в ясные дни, виден город Подольск (двадцать верст!), где одно время жил младший брат Дмитрий.
Какой простор и широта! Благодать…
Ленин опустился на скамью, Гиль, управившись с машиной, сел рядом.
У Владимира Ильича всегда было о чем поговорить с любым человеком, даже с тем, с кем только что проехал целый час в машине. Расспросив шофера, приходится ли ему, когда он едет порожняком, подвозить попутчиков и кем они в большинстве своем оказываются, Владимир Ильич вдруг умолк…
Сначала он смотрел не шевелясь, потом, вглядываясь, подался вперед, сильнее сощурил глаза. Ему все не верилось, что это может быть… Нет, этого не может быть! Нет, нет!
Наконец, словно проверяя себя, спросил:
— Посмотрите, Гиль, где же другая ель?
В самом конце аллеи, завершая ее, десятки лет стояли, возвышаясь над рядами деревьев, две огромные ели.
Владимир Ильич заметил их с первого приезда в Горки. Мощь, высота, стройность этих великанов не могли не привлечь его внимания.
— Вот это деревья! — не раз говорил он, восхищаясь. — Просто чудо!
Теперь стояла лишь одна ель…
Быстро поднявшись, Владимир Ильич направился в конец аллеи.
Отдых кончился…
— В прошлый приезд стояли оба дерева, — сказал Гиль, шагавший рядом.
Ленин быстро шел вперед.
Дерево было спилено, казалось, несколько часов назад. На траве, на дорожке еще валялись свежие опилки, щепа (подрубали, чтобы ель упала в нужном направлении), и срез пня тоже был свежим, совершенно чистым, он не успел даже обветриться и подсохнуть. От него шел сильный запах смолы и спирта.
Как часто бывало, от возмущения и горечи Ленин с минуту не мог говорить и молча стоял, словно у могилы друга.
— Кто это посмел сделать? — наконец проговорил он. — Это же варварство! Надо выяснить, чьих рук это дело. Мы этого так не оставим.
Распоряжение срубить ель, как вскоре выяснилось, отдал заведующий санаторием Горки, которому ель показалась засохшей и ненужной. Владимир Ильич, узнав об этом, просил немедленно составить протокол по всей форме.