— Да… — тихо произнес Ленин. — Великий фактор времени… Из часа двух не сделаешь.
Несколько секунд Владимир Ильич молчал, раздумывая.
— Да, великий фактор времени, — повторил Ленин и, показалось, с ноткой печали. — Продолжайте, Анатолий Васильевич.
— Владимир Ильич, а что вы думали сейчас о времени? — несмотря на то что беседа и так затягивалась, Луначарский все же решил не упустить случая, поговорить с Лениным об этой философской и житейской категории.
— Время? — повторил Владимир Ильич, повернув голову к Луначарскому.
Тот, не отрывая взгляда от Ленина, ждал. Близорукие, с узкими щелками глаза его пытливо, напряженно смотрели в лицо собеседника, который сейчас скажет так кратко и так много.
В эту минуту в кабинет и вошел секретарь.
— Владимир Ильич, — сказал он, — ничего не могу поделать: товарищ Васюков просит вас принять его на три минуты. Уже два раза подходил ко мне, говорит, что без этого не может уехать.
— Васюков? — повторил Ленин и недовольно кашлянул: — Гм… гм…
— Говорит, что его не так поняли, — продолжал секретарь. — Он тоже за мировую революцию, и ему обидно…
— Обидно? — Ленин быстро повернулся к Луначарскому, живо сказал: — Да, товарищ Васюков за революцию и коммунизм, но картинную галерею хотел отдать на разгром. А там — Репин, Маковский, Брюллов! Все, говорит, на слом! Хорош гусь? Да еще утверждает, что это и есть коммунизм и пример для мирового пролетариата. А?!
— Вы его отчитали — и дело с концом! — решительно проговорил Луначарский, сверкнув стеклами пенсне. — Вы не можете всех принимать дважды. И так у вас бесконечно отнимают время всякими мелочами, просьбами, чепуховыми вопросами! Обидно до невозможности!
— Значит, не принимать? — спросил Ленин.
— Конечно же! Бестолковщина, нерадивость да и бесцеремонность некоторых крадут у вас время, за которое можно сделать так много! А вы иногда потакаете им.
— Ага! — воскликнул Ленин. — Выговариваете мне, Анатолий Васильевич?
— Как видите, Владимир Ильич. Нельзя быть равнодушным к расхищению ваших сил и возможностей.
Да, это было так. Сколько раз Владимиру Ильичу приходилось растрачивать силы и время, казалось, на сущие пустяки, мелочные раздоры, ведомственные дрязги. А бестолковщина, когда простое дело превращали в проблему? А нерадивость, когда приходилось о выполнении указаний напоминать дважды, трижды, четырежды, а дело тем не менее не двигалось с места? А вопросы, которые могли быть решены на местах — в уездах, губерниях, — и почему-то все-таки не решались?
Но нельзя было отмахнуться от этих дел, не разобравшись: за личным и, казалось бы, на первый взгляд мелким иногда стояло общественное и большое. И главное — а что, если действительно человека зря обидели? Кто может и должен помочь ему? Пусть это будет в одном случае из ста — все равно, разве можно вот так отмахнуться от всех мелких дел, бесконечных в своем потоке?
Кроме того, каждый человек, входивший в кабинет, за чем бы он ни шел, приносил сюда живое дыхание жизни, так или иначе теснее связывал его, Председателя Совета Народных Комиссаров, с миллионами граждан новой России…
Владимир Ильич посмотрел на листок с кратким перечнем дел на сегодня, сказал секретарю:
— Передайте товарищу Васюкову, что я его приму, — он подумал. — Примерно через полчаса. Извинитесь, что не могу назначить точное время, объясните, что приму в просвете между делами.
Секретарь ушел, кивнув головой, а Луначарский встал в нетерпении и досаде.