— Очень даже важно. Одно дело, он считает, что все это так вот вдруг — раз, два, три — и хлоп: с тобой говорит картина. Тут он станет исследовать твою психику. А объясни ему, что это портрет человека, которого ты убил, он бы не сомневался, что говорит не картина — твоя совесть.
— Подумаешь, совесть! Чушь одна и чепуха!
— Конечно, совесть. Будь у тебя тогда совесть, ты бы подсыпал какой-нибудь быстродействующий наркотик, а то подмешал медленный и болезненный.
— Да откуда же мне знать, как действуют наркотики? Я-то их не глотаю.
— Нет, Джером, не глотаешь. Но ты парень сообразительный. И жадный. Ух, какой жадный! Да, я тебя еще не поздравил с успехом — мастерски ты подделал подпись на завещании. Долго тренировался?
— Месяца три.
— Отлично сработано. Но знаешь, вся эта сообразительность тебе сейчас не поможет. Денежками-то, которые унаследовал, тебе так и не попользоваться. Ты ведь и сам это знаешь, а, Джером?
— Почему это не попользоваться? — поинтересовался Джером.
— Потому что психиатр, умник этот, разумник, засадит тебя в сумасшедший дом из-за этих разговоров с картиной.
— Да он и в мыслях того не имеет!
— Не имеет? Я что, ослышался: ты ведь говорил горничной, будто завтра идешь в больницу сдавать анализы?
— Ну, иду, но это самые обычные анализы. Такие всегда делают.
— Ты так считаешь? Ну да не расстраивайся, — ласково успокаивал дядя Гарри. — Если тебя туда запрячут, я приду навещу.
— Еще чего! — Джером повернулся и пошел прочь.
— Джером! — В голосе дяди Гарри прозвучала новая, повелительная, нотка.
Джером вернулся.
— Полицию, Джером, ты надул здорово, ничего не скажешь, — сказал дядя Гарри, — но уж не думаешь ли, что удастся улизнуть от моего возмездия?
Джером выругался и зашагал прочь от портрета дяди Гарри.
Перевела с английского И. Митрофанова
— Можно еще кофе?
— Пожалуйста.
Ларри медленно потягивает горячий напиток. Каждый глоток причиняет боль. Кожа вокруг рта воспалена и натянута, словно вот-вот лопнет. Ларри сжимает зубы. Нужно потерпеть. Еще несколько часов, и он в безопасности.