Папа уверен, что весь такой загадочный и таинственный, и что никто не в курсе, как он строчит по ночам свои шедевры, а потом печатает их за собственные деньги и рассовывает по книжным магазинам.
Но бабуля самолично ведет список его псевдонимов и отправляет обновления всей родне в ежемесячной смс-рассылке. А мама даже создала пару фан-сайтов, дабы потешить мужнино самолюбие. Остальные лишь регулярно скупают тиражи, поддерживая видимость читательского интереса и ограждая невинных людей от пагубного воздействия воображения моего отца.
Он пишет все.
От лирических стихов в стиле четырнадцатилетней влюбленной девочки до кровавого треша, когда «все умерли особо изощренной смертью, и просвета нет». И, к сожалению, выбираясь из ведьмовской Секунды, я понятия не имела, кто ждет нас по ту сторону — внебрачный сын Джорджа Мартина и Стивена Кинга или дитя фей и Мэри Поппинс, трепетно взращенное среди цветов, единорогов и бабочек.
Судя по коварной усмешке Матвея, скорее первое.
Вы не подумайте, отца я никогда не боялась, отпрысков он от своих крайностей по максимуму бережет, но разумная доля опасений еще никому не повредила. Так что, глядя на путеводную нить, которую Матвей сматывал в сияющий клубок — кстати, почему у меня такого нет? — я украдкой вытирала вспотевшие ладони о джинсы и мысленно готовилась к худшему.
Из пустоты мы вывалились прямиком к крыльцу Магического управления с подсвеченными ступеньками, дабы задержавшиеся работники или поздние посетители не свернули шеи.
И да, над городом уже сгустился вечер.
Накрапывал легкий дождик, со всех сторон доносились гудки машин, угодивших в неожиданную в такой день и час пробку, а большая часть окон огромного здания управления радовала глаз непроглядной тьмой.
Я покосилась на молчаливого Яна и поняла, что, кажется, забыла ему сообщить о возможности разного течения времени в реальном мире и в Секунде. Просто все зависит от воли хозяина, и, честно говоря, я и сама не знала, установила ли ведьма для нас такую «перемотку».
Стоило догадаться — стерве ведь нужна была фора, на случай, если б я смогла выбраться самостоятельно. Но мне такое не по силам, зато наши пять минут в пустоте превратились в несколько часов снаружи. Похоже, на большее ее артефакт не способен.
Можно сказать, повезло… Эх, нечасто я апеллирую подобными словечками относительно собственной жизни.
Итак, вечер, гудки машин, дождь, крыльцо, папа.
Вполне себе добродушно улыбающийся — правда, не нам, а собственному отражению в зеркале… компактной серебряной пудреницы. И так как именно к ней тянулась путеводная нить от рук Матвея, подумать что-то не то я не успела, зато сразу поняла, что Метелька выбрала для своего артефакта крайне непрактичную вещицу.
Такая и разобьется, и потеряется, и забудется на столе… Не знаю, как у прочих, но, по-моему, косметика — это далеко не то, что всегда при тебе. Хотя что я понимаю в косметике и ведьмах-феминистках?
Как бы то ни было, хрупкая пудреница в медвежьих лапищах моего довольно крупного отца смотрелась странно и презабавно. Я даже очень недальновидно фыркнула, чем тут же привлекла к себе внимание. Папа словно очнулся. Согнал с лица улыбку, оглядел нашу троицу сверху донизу, посуровел и, с едва слышным в вечернем шуме щелчком захлопнув пудреницу, бросил ее себе под ноги и раздавил каблуком.
Любит он у нас такие… театральные жесты. Говорит, мол, корни сей любви уходят в творческую юность, но мы-то знаем, что папа просто «репетирует» сцены, которые потом использует в своих нетленках. Надо сказать, описания у него получаются довольно красочные.
Уверена, вскоре и разбитая пудреница перекочует на страницы очередного романа вместе с какими-нибудь «острыми осколками, что загадочно мерцали в желтом свете фонарей, будто окна в десятки иных миров, отражая хмурое вечернее небо, бледные лица людей и козырьки потемневших от дождя зданий».
— Во-первых, мать сама будешь успокаивать, — прогремел зычный голос отца, отрывая меня от созерцания припорошенных бежевым порошком осколков и упавшей в лужу пуховки.
Матвей уже смотал клубок и теперь перебрасывал его из руки в руку, словно горячую картофелину, и, кажется, что-то насвистывал. А папа, хоть и обращался явно ко мне, смотрел исключительно на Яна — внимательно так смотрел, настороженно, с долей агрессии. Поручик отвечал своим коронным спокойным взглядом.
— Во-вторых, — продолжил отец, сильнее сдвигая брови, — перед бабушкой тоже сама отчитаешься.
Я покорно вздохнула и поймала себя на нелепом желании поковырять пол носком кроссовки. Прям как в детстве.