Она кивает.
— Сказав тебе о том, как сильно тебя уважает Гас. Это было нечестно. Ты должен концентрироваться на своем собственном восстановлении. И мое навязывание Гаса… — она замолкает, чтобы подобрать правильные слова, — его восхищение тобой, — она подбирает верное слово, — я воспользовалась этим. Я должна извиниться.
Какое-то время я сижу и пялюсь на нее. Я наблюдаю, как в ее глазах мелькают эмоции, которые не могу распознать. Маленькие тайны, скрывающие то, о чем она думает.
— Амели…
— Это из-за того, — игнорирует она меня, — что у Гастона нет в жизни человека, которым он мог бы восхищаться. Мужчины, который смог бы понять, через что он проходит. Я стараюсь... — Она поднимает брошенную на ближайший стул стопку брошюр. — Я читаю и читаю, и пытаюсь понять. Но как я могу это сделать? Как я могу это понять, когда мои собственные чувства затмевают все остальное?
Мое сердце бьется неровно.
— Что ты чувствуешь?
Она смотрит на меня, и, наконец, я могу распознать ее эмоции. Только теперь мне не хочется их понимать.
Паника.
— Я в ужасе от того, что он может позволить шрамам определить себя. Что он забудет о том, кто он есть под этими шрамами.
Ее слова пробуждают мои собственные чувства — те, которых я старался избегать, но о которых постоянно думал. Чувства, к которым и в то же время от которых я бегу с момента инцидента.
Кто я?
Кем буду?
Кем могу быть?
— Я так отчаянно хочу, чтобы Гастон поверил, что то, что отражено снаружи, не обязательно должно быть отражено внутри, — говорит она. — Я знаю, что это звучит глупо… со всеми операциями, через которые я собираюсь его провести.
— Это не так, — прерываю я ее. — Я понимаю это. Я понимаю твое желание дать ему так много нормальной жизни, насколько это вообще возможно. Я уверен, что это не просто — принимать самостоятельно все тяжелые решения.
Она грустно улыбается, но в то же время и облегченно. Облегченно, потому что кто-то еще видит и понимает все жертвы, на которые она идет ради своего сына — ради его будущего.
Как мужчины, мы сами определяем, что мы можем делать. Но в большинстве случаев, все, что мы не можем делать или можем, но недолго, — это выделяться. Легко потерять самооценку, когда переступаешь черту.
Без намеков или даже без единого предупреждения, Амели поднимает руки и кончиками пальцев аккуратно касается моей обожженной шеи.
— Это не то, кем ты являешься, — говорит она, ее голос нежный, но звучит достаточно громко, чтобы долететь до моих ушей.
Медленно я поднимаю руки — моя незамедлительная реакция, чтобы устранить ее мягкие касания. Но я удивляю сам себя, а потом и Амели, когда переплетаю наши пальцы и сильнее прижимаю их к своей коже.
— Я больше не знаю, кто я, — признаюсь я честно. — Я не тот Адам, каким был раньше.