— Мама… Да, мама — это святое, — Малфой мечтательно прикрыв глаза, начал говорить. — Тринадцать с половиной дюймов, черное эбеновое дерево, высушенная сердечная мышца дракона в качестве сердцевины. Вязь рун с трех сторон, образующих треугольник. Хранится в футляре, инкрустированным изумрудами. Руны на крышке повторяют те, что нанесены на палочку. Внутри футляр выстлан зеленым бархатом.
Во дает, как по книге читает, даже я не знаю, что находится внутри моей палочки и сколько она дюймов.
— Значит так, на рождественских каникулах Мы. С. Тобой. Идем в лавку, и выкупаем футляр. А ты идешь со мной, чтобы подтвердить, что именно ты продал футляр и именно за тысячу галеонов.
— Ты собираешься покупать какую-то шкатулку за тысячу галеонов? — недоверчиво переспросил я.
— Да хоть за сотню…
— За сто галеонов или за сто тысяч?
— Да хоть за миллион! Ты понимаешь, что она бесценна? Хотя, кого я спрашиваю? Я спрашиваю паршивца, продавшего эту ценность за какую-то паршивую тысячу, — о, да наш староста еще и краснеть умеет, хотя скорее розоветь. И куда девалась его аристократическая выдержка? А еще меня покоробило, это для него может тысяча галеонов и паршивая, а для меня — это целое состояние.
— Слушай, у меня идея! А давай я сам выкуплю шкатулку обратно, а потом я ее тебе продам за сто тысяч? Как тебе такой вариант?
Судя по тому, как он схватился за сердце, идея ему явно не понравилась.
— Да не парься ты, до рождества еще далеко, вряд ли футлярчик уплывет из твоих загребущих ручек, — попытался я успокоить Малфоя. Видимо у меня получилось, потому что исходный цвет лица у него восстановился.
— Ответь мне, в каком именно портовом борделе ты воспитывался? — староста покачал головой.
Я насупился и уже хотел ответить, но тут заметил, что поезд начал замедлять ход. Малфой же вытащил из сундука какую-то штуковину и бесцеремонно надел ее мне на руку.
— Палочка вставляется вот в эти зажимы, — сказал он. — И чего ты ждешь, давай вставляй. Вот так держится рукояткой вперед, вот так выхватывается. Понял? Теперь надевай мантию и без особой надобности палочкой не размахивай.
Тут поезд остановился. На перроне нас встречали безлошадные кареты, которые двигались самостоятельно. Вообще-то их везли фестралы, но я их не видел, к счастью. Мы ехали в одной карете с Малфоем и Нотом. Мне кажется, или слизеринский староста решил не выпускать меня из виду, по крайней мере, до Рождества.
В чем причина Малфоевской истерии я понял только после отбоя, когда в гостиной никого не осталось, кроме меня и одиноко сидящего в глубоком кресле старосты. И на его лице большими буквами был прописал мучительный мыслительный процесс. Ему жутко не идет задумчивый вид, слишком уж он не характерен для Малфоя.
Я спросил у него напрямую, что все-таки такого ценного в моей палочке.
— Ну, если ты считаешь, что в палочке, принадлежащей самому Салазару Слизерину, нет ничего ценного, то я помочь тебе ничем не могу.
Ну не можешь, так не можешь. Подумаешь, Слизерин».
— Малфой, ты все-таки выкупил рунический футляр Слизерина? — прошептал, сидящий недалеко от Люциуса Паркинсон.
— Выкупил, — буркнул Малфой. — Я что, должен был в «Пророк» об этом написать? — ехидно уточнил он.
— Вот ведь гнида, хоть бы словом обмолвился, — негодовал Паркинсон.
— Хочешь перекупить? Думаю, денег у тебя не хватит, без штанов останешься, зато с футляром.