Беата опустила голову, тщетно пытаясь повязать поверх глаз госпожи полоску ткани, чтобы наконец их закрыть.
— А теперь, послушай меня, мальчишка, — взревел Роберт. — Эта добрая женщина не покладая рук заботилась о твоей матери, и…
Ян зашагал к двери.
— Она заботилась не о моей матери. Даже ребёнку это понятно.
— Вернись и принеси госпоже Кэтлин извинения, — снова взревел Роберт. — Никому из моих сыновей не позволено так разговаривать с гостем в моём доме.
Ян с нескрываемой ненавистью взглянул на отца.
— Она никакой не гость, она — пиявка, с ней следует поступить, как и с другими пиявками, швырнуть в огонь, прежде чем они присосутся к коже и начнут пить твою кровь.
Он выбежал, хлопнув за собой дверью.
— Да как ты посмел? — Роберт, сжимая кулаки, пересёк комнату, лицо полыхало от гнева.
Но Кэтлин опередила его, встав на пути.
— Оставь его, — взмолилась она. — Горе вынуждает людей говорить странные вещи. Он поймёт, что ошибался, когда схлынет шок. Сейчас тебе следует уделить внимание любимой жене и устроить надлежащие похороны.
Роберт глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться. Перед ним на кровати лежит мёртвая жена, а он ссорится с собственным сыном на глазах у двух слуг, которые слышат всю их перепалку. Он пришёл в ужас от собственных действий. Что о нём подумает Кэтлин? Он рассеянно запустил пятерню в волосы, собираясь с мыслями.
— Тенни, веди священника и монахинь, и на обратном пути забери Адама.
— Позволь мне сходить за Адамом, — сказала Кэтлин. — Ему нужно сообщить о смерти матери, и думаю, о такой печальной вести ему лучше узнать не от слуги, а от женщины, матери, которая сумеет его успокоить. Наверняка он захочет расплакаться, но, будучи слишком гордым, сдержится перед мужчиной. Он растёт быстрее, чем ты думаешь, Роберт.
Монахини из обители Святой Магдалины не позволили мне притронуться к телу госпожи Эдит. Они послали меня за водой, тряпьём и душистыми травами, а затем отмахнулись от меня, как от какой-то посудомойки, я стояла в углу и наблюдала, как они обмыли мою госпожу и облачили в великолепный киртл{26} из зелёной линкольнской шерсти, так что её лицо стало напоминать морщинистое жёлтое яблоко.
Она настолько высохла, что платье висело на ней как на пугале. Я принесла платье, в котором она выходила замуж. Тогда она была стройной, как берёзка. Теперь бы то платье как раз пригодилось. Но монахини не обращали на меня внимания, как на надоедливую собачонку.
Они обмотали её жалкую обритую голову полоской льняной ткани, поместили на грудь распятие и вложили в руку ручную прялку, которой она не касалась с девичества. По указанию мастера Роберта они нацепили ей на шею жемчужное ожерелье, на пальцы надели кольца, потому что он не мог допустить, чтобы его жена отправилась в могилу без украшений. Однако жемчуга ещё больше испортили лицо моей госпожи, словно она умерла несколько месяцев назад, это было жестокой насмешкой над её недугом, будто украсить волосы сморщенной карги бутоном розы.
Как только монахини ушли, я вернулась, чтобы сделать для госпожи то, чего не сделали они. Я убрала повязку, что подвязывала её искалеченную челюсть, и вложила в холодный рот монету, а затем вернула повязку на место. Я посыпала её грудь солью, положила в туфли листочки рябины, под юбки, поверх причинного места, сунула небольшой железный замочек. То есть, сделала всё возможное, чтобы злые духи не вошли в неё, и её душа покоилась с миром, но разве могла женщина, которую так жестоко лишили жизни, обрести покой?
Когда госпожа умерла, я должна была находиться рядом. Именно мне следовало ухаживать за ней в последние дни. Я заботилась о госпоже всю её замужнюю жизнь, и в болезни, и в радости, когда ей клали в кровать новорожденного или когда она рыдала над крошечными мёртвыми младенцами. Я не должна была позволить этой женщине оттеснить меня. Нет, моя госпожа не была сумасшедшей.
Отец Ремигий ждал похоронную процессию неподалёку от церкви, а затем провёл её несколько ярдов, пока гроб госпожи Эдит не остановился в покойничьих воротах{27}. Звонарь начал звонить в колокол — шесть ударов возвещали смерть женщины, а пятьдесят ударов — число её лет. Когда годы жизни подсчитываются ударами колокола, они кажутся такими короткими и унылыми.
Мы уложили тело госпожи Эдит в каменный гроб на церковном кладбище. Когда запах разложения улетучится и из тела выйдут все жидкости, госпожа упокоится под полом церкви. Мастер Роберт закажет для надгробия великолепный камень, на котором вырежут её образ — нежной матери и верной жены. Да уж, верность. Мужчины придают большое значение верности жён.
Когда все собрались вокруг могилы, отец Ремигий забормотал что-то на своей латыни. Мастер Роберт нанял дюжину бедняков из церковного прихода и нарядил их в новые чёрные накидки. Они шли по бокам гроба и несли толстые свечи, старательно укрывая пламя от ветра ладонями, чтобы не лишиться обещанного вознаграждения. Мальчишки из церковного хора, что пели панихиду и держали зажжённые тоненькие свечки, тоже не хотели остаться без денег. Впечатляющее было зрелище, в духе мастера Роберта. Он не хотел, чтобы люди сказали, будто он провожает свою жену как нищенку.