Поведя по воздуху носом, к этой двери посетитель и устремился.
Мамочка — была девушка лет тридцати восьми с изрядно постаревшим уже лицом, но с не испортившейся ещё поразительно молодой фигурой. Глядя на Мамочку сзади, не видя очевидных признаков увядания на лице, ей можно было дать лет двадцать. Когда же незнакомый Мамочке человек заглядывал ей в лицо, он бывал неприятно удивлён, даже поражён, пожалуй. Желая и ожидая увидеть одно, а видя совершенно другое, увы, не лучшее, он как бы наталкивался на её лицо и укалывался о признаки старости на этом неожиданном лице. Уже не спасала её лицо улыбка — может, даже, наоборот, ещё усугубляла положение, делала заметнее сеточку морщин у глаз, углубляла складки у рта; не выручали и бесконечные бдения у зеркала в будуаре, не возвращали утраченное никакие средства — ни молоко, ни сметана, ни яичный желток, ни «девье молоко», ни знаменитые пудры Альфонса Рале.
Глядя на себя в зеркало и мечтая о возврате невозвратного, о победе над непобедимым, Мамочка не слышала, как открылась дверь, и не видела за тяжёлыми вишнёвыми портьерами, как кто-то вошёл. Но она увидела, как между портьерами этими сначала просунулся длинный ноздреватый нос, потом показался покатый блестящий лоб и, наконец, возникли вопрошающие губы:
— Какой у Тили номер? — тут появилась из портьер и вся голова на тонкой, жилистой шее, голова нашего посетителя. — К Тиле хочу.
Мамочке с трудом удалось скрыть раздражение:
— Многие хотят к Тиле, уважаемый. Но она сегодня не принимает. Она больна, знаете. Она дома. Позвольте, специально для вас я выберу другую девушку... А что, в коридоре и в гостевой вам ни одна не показалась?..
— Нет, это вы позвольте... — подпустил резкую нотку посетитель; он прикрыл глаза и потянул носом, но тут же глаза открыл и заговорил мягче, пожалуй, даже вкрадчиво: — Позвольте её адресок, ласковая.
Мамочка, поняв, что клиент настойчив и другой девушкой от него не отбиться, не отгородиться, прибегла к иной тактике: она выразительно надула губки и отвернулась к зеркалу:
— Не могу дать. Мы не даём, — при этом она демонстративно выставила из-под полы халатика молоденькую ножку в ажурном чулке.
Посетитель услышал отказ, но заметил и профессиональное движение. Губы его искривились в улыбке. Он сунул Мамочке денежку под чулок и заодно не отказал себе в удовольствии огладить ножку. Рука у него была холодна и шершава.
Мамочка покосилась на грубую руку его, на своё гладкое белое бёдрышко, оценила намётанным глазом достоинство денежки и назвала адрес.
— Премного благодарен, — он исчез за портьерой так же беззвучно, как и появился.
акая-то подслеповатая старуха, вся в бородавках, встретилась ему в полутёмном подъезде. На узкой лестнице они едва разошлись: он был мужчина довольно крупный и с самомнением, а она, как видно, страдала от некоей артритической немощи, от костолома, принуждающего десницу её держать как бы на отлёте. Если бы не палка у неё в руке, на которую она при ходьбе опиралась, он мог бы подумать, что рукою этой старуха намеревалась его схватить. Он иначе подумал: наверное, жадная старуха была — рукою, хворобой одержимой, как будто захватить хотела весь мир. С минуту старуха алчно пялилась на него, наконец, что-то разглядела. Пробормотала себе под нос «деньжата пришли» и, кряхтя, исчезла за одной из дверей.
Магдалина открыла на стук не сразу. Гостей не ждала. Она стояла в дверном проёме в ситцевой ночной рубашке, с слегка припухшим после сна лицом, розовая, тёплая и почему-то пахнущая парным молоком. Тёплой же и пахнущей молоком была и её гостеприимно раскинутая, опрятная постелька, к которой посетитель тут же беззастенчиво и поспешил:
— Согрей меня. Я ужас как продрог. Ты заметила — зима на дворе.
— Согрею, — покорно отозвалась она.
Любовь его была без затей: проста, как трапеза проголодавшегося пахаря в поле, — покушал и на полчасика в шалашике на бочок; он женщину не утомлял страстями, не смущал фантазиями и не пугал изысками, и женщина, кормившаяся от альковной работы и повидавшая на коротком веку ночной бабочки постельных затейников предостаточно, была его безыскусности, обыденности, физиологичности только рада.
Подремав, набравшись сил, он положил тяжёлую руку ей на бёдра и властно придвинул к себе:
— Магда, тебе хорошо со мной?
— Я на работе. Называйте меня Тилей.
— Тиля, тебе хорошо со мной?
— Хорошо.