Это он считал в двоичной арифметике.
Тем временем Джеймс Джеймс Моррисон Моррисон закончил свой ланч (салат из курицы, ломтик хлеба с маслом, апельсиновый сок и молоко) и находился на втором этаже у себя в постели, вроде бы погруженный в дремоту, но в действительности беседуя с принцессой, удобно пристроившейся у него на груди.
— Я люблю тебя, — сказал Джеймс, — но ты считаешь это само собой разумеющимся. Все вы, женщины, одинаковы.
— Это потому, Джеймс, что ты любишь все подряд.
— А разве не так следует поступать?
— Конечно же нет. Разумеется, каждый должен любить меня, но уж никак не все подряд. Это меня унижает.
— Принцесса, а ты действительно бурмесская принцесса?
— Ты вроде бы говорил, что любишь меня.
— Но я случайно узнал, что ты родилась в Бруклине.
— Политика, Джеймс, политика. Папа, который служил адмиралом, был вынужден бежать. Он едва успел закинуть в сумку несколько рубинов и через какие-то часы оказался в Бруклине.
— Но почему же именно Бруклин?
— Самолет был захвачен террористами.
— А что такое рубин?
— Спроси у своего Профессора, — отрезала принцесса.
— Ага! Ревнуешь. Ревнуешь. Я знал, что поймаю тебя.
— Так кто же кого считает само собой разумеющимся?
— Я. Сдвинься с горла, принцесса, я совсем не могу дышать.
— Ты мужская шовинистическая свинья, — сказала принцесса, неохотно подвигаясь, — Я для тебя не более чем сексуальный символ.
— Слушай, а почему бы тебе не вступить в мисслеггорновское движение «Свободу курицам»?
— Мне, сэр? Да что у меня общего с курицами?
— Я заметил, что ты прекрасно расправилась с моим куриным салатом. И не притворяйся, пожалуйста, что не понимаешь, о чем я. Я видел тебя на столе, когда мама загружала посудомойку. Мне показалось, что майонез совершенно кошмарный.
— Ну что ты хочешь, магазинный.