Нет, он не понимал меня, да и не мог. Ведь Бюжо абсолютно не знал, что мне пришлось пережить и через что переступить за последние несколько дней. Рассказать было невозможно, хоть он и был моим другом, но в то же время оставался полицейским и я не мог сказать точно чью сторону он примет, когда все узнает.
— Я хочу, что бы вы подписали.
— Ни за что! Даже не думай.
Мы замолчали. Он был обижен на меня — это читалось в его глазах и в том пристальном взгляде, время от времени падавшем на меня. Я старался довести дело до конца, заставить этого старика сломаться и провести шариковой ручкой по моему рапорту, но для пожилого человека он обладал недюжим характером, который всегда проявлялся в подобных ситуациях. Если он чего-то не хотел, то переубедить его было невозможно.
— Дидье, давай поговорим не как полицейские, а как знакомые, которые знают друг друга уже много лет. Я же не дурак и не выжил из ума, хотя мне уже не двадцать лет, но даже мне понятно, что ты что-то скрываешь, что-то, что не хочешь мне рассказывать. Бог с ними с твоими секретами, жизнь сегодня такая, что невозможно вести праведный образ жизни и быть чистым как стекло, но давай не будем делать поспешных выводов. Ты можешь пожалеть об этом, подумай, что ты будешь делать после того как на этой бумаге появится моя подпись? Куда ты пойдешь? Ты полицейский, Дидье, от мозга до костей, ты был им рожден и ни что другое тебе этого не заменит. Я знал десятки людей, которые уходили из этой профессии и становились никем, либо спивались из-за безнадежности, либо уходили в тень и становились преступниками. Это профессия, она как клеймо — на всю жизнь. Невозможно вот так взять и выбросить ее и те годы проведенные в комиссариате. Я не хочу такой судьбы для тебя. Пусть это звучит пафосно, но я желаю тебе лучшей жизни.
— Тогда вы должны войти в мое положение, — с этими словами я снова подсунул ему свой рапорт.
Бюжо буквально кипел, но поделать ничего не мог. Он прекрасно понимал, что я не уйду отсюда без его подписи, даже если мне придется тут заночевать. Нехотя он схватил листок, вновь пробежался по написанному и скрепя зубами поставил свою подпись.
— Ты получил, что хотел, надеюсь, мы с тобой еще увидимся, и дай Бог, чтобы не по разные стороны тюремной камеры.
Он протянул мне подписанный рапорт и тут же попрощался. Я не стал испытывать его терпение, и схватив листок бумаги, быстро направился к выходу. Это была моя маленькая победа, одержанная без единой капли крови. На душе сразу стало легче. Покидая эти коридоры, где последние двадцать лет проходила моя жизнь, я снова вспомнил слова Синьена. Они снова лезли в мою голову и не давали покоя. Ответственность — это то, чего я всегда старался избегать. Даже сейчас, когда просил Бюжо подписать рапорт, в глубине души я надеялся, что мое прошлое не вылезет наружу. Но так не бывает. Чем дальше я удалялся от его кабинета, тем сильнее становилось чувство неправильности. Мне казалось, что я сделал что-то не так, или наоборот, сделал но не до конца. Наверное, именно об этом и говорил Синьен, мне всегда не хватало сил совершить последний шаг, обрубить концы и начать жить по-новому. Отсюда и шли все мои проблемы. Но в этот раз я сделаю все иначе, слишком долго я этого ждал и готовился. Если не сейчас, то когда?
Выходя из здания, я на ходу достал телефон и стал набирать знакомый номер. На другом конце провода послышался прекрасный женский голос, который последнее время стал для меня очень близким и дорогим.
— Софи, это Дидье.
— Господи! Ты куда пропал? Телефон не берешь, ко мне не приезжаешь…
— Не волнуйся, со мной все в порядке, но мне нужно с тобой поговорить — это очень важно.
Она замолчала, но через несколько секунд вновь заговорила.
— Ты опять вляпался в неприятности?
— Нет, на этот раз ничего плохого, но мне нужно тебе кое-что сказать.
— Хорошо, куда мне приехать?
— Как насчет того самого кафе на Авеню Монтень, где мы с тобой пили кофе?
— Прекрасно! Буду там, надеюсь, ты меня дождешься, ведь моя машина у тебя и мне придется брать такси.
Мы проговорили еще минуты две, прежде чем разговор был окончен. Она была несказанно рада такому приглашению. Жаль ее, ведь Софи не знала, что ей предстоит услышать.
Я вышел на улицу, сел в машину и, подождав несколько секунд, завел двигатель. Теперь отступать было некуда, я перешел ту красную черту невозврата, после которой обратного пути просто не было. Осталось только упрямо двигаться вперед.
Я снова окунулся в городские джунгли, в эти узкие и высокие улочки, метавшиеся из стороны в сторону и не дававшие расслабиться. В них было что-то такое, что заставляло меня судорожно смотреть по сторонам, ведь за мнимым спокойствием скрывалось куда больше опасности, стоило только солнцу спрятаться за горизонт, а тьме вступить в свои права. Они давили на меня, как когда-то стены подвального помещения в котором меня впервые допрашивали по делу Фукко. Это было предзнаменование. Судьба дарила мне второй шанс и тихонько намекала на то, что в этот раз мне следует поступать иначе. Скоро все поменялось — я выехал на Авеню Монтень. Здесь все было иначе: широкая дорога, ровные ряды посаженных деревьев сопровождали водителей в их молчаливом путешествии. Это было совсем другое чувство, не такое как было раньше, может слегка притупленное, но такое же родное. Это было у меня в крови и я был несказанно рад этому. Недалеко показалось кафе и, не доезжая несколько метров, я остановил машину.