Она обошла его со спины и легонько обняла.
— Мне больно видеть, что ты покидаешь наш дом. Посмотри на свою мать, она плакала весь праздник.
— Но я ведь никуда не уезжаю, мы будем жить рядом с вами. Я уже говорила об этом со своим мужем и он обещал купить дом поближе к вам.
Она наклонилась и поцеловала Синьена в щеку.
— Зачем тебе это? Теперь ты должна создавать свою семью и наше соседство будет только лишним. Ты должна понимать, что у тебя теперь другая семья и все возникающие проблемы ты будешь решать вместе со своим мужем.
— Ты говоришь так, будто мы никогда больше не увидимся. Не надо так. Сегодня такой день, а ты все о грустном. Так жить нельзя. Улыбнись. Ну давай! Ради меня.
Она продолжала уговаривать его и Синьен, поддавшись уговорам, натянуто улыбнулся.
— Вот видишь, не так уж это и трудно.
После этих слов он отпрыгнула от него, словно бабочка, и направилась к обратно к столу. Он смотрел ей в след и ловил себя на мысли, что во всей его лживой и гнусной жизни есть светлое создание, на которое хочется смотреть и радоваться. В его голове тут же всплыла картина той ночи, когда он взволнованный ходил вдоль медицинской палаты, где лежала его жена и вот-вот должна была родить. Помнил тот момент, когда впервые услышал голос новорожденной дочери и как был безмерно рад этому звуку… А теперь ему предстояло уйти. Она не знала этого, он старался всеми силами оттянуть этот разговор и избавить дочь от лишнего волнения. Наверное, так и должно быть, когда зарождается новая жизнь, старая должна уступить ей место. Этот закон нельзя было нарушать, как нельзя было и то, чтобы отец хоронил своих детей. Синьен вспомнил Хамона и невольно стал укорять себя за его смерть. Он не был рад, когда его сын решил войти в мир, где отец уже много лет жил и работал, но он был взрослым и решения должен был принимать сам. Синьен винил себя, что в тот злополучный день не настоял на обратном и не заставил молодого отпрыска забыть про эту идею. Так или иначе, но виновный в смерти был только он. Ни Лефевр, ни кто-либо другой. Только он и никто иначе.
Он раскаивался. Ни в слух, а про себя, в глубине души он просил прощения за все, чтобы сделано им за время, которое отвел ему Господь. Он знал, что его ждет и куда он отправится, но не пытался вымолить прощения, ему просто хотелось раскаяться. Именно сейчас, когда он одной ногой шагал в бездну, ему хотелось высказать все то, что не смог сказать за целую жизнь. И плевать как это скажется на его будущем, главное что он смог.
Солнце тихо двигалось по небосводу и вскоре вышло на такую точку, что яркие лучи упали прямо на то место, где сидел старик. Они обжигали и слепили, но к большому удивлению он не испытывал дискомфорт, наоборот, ему было приятно и он хотел насладиться этим явлением. Тело становилось ватным и непослушным, руки медленно упали на подлокотники и повисли как сухие ветки. Его сердце билось ровно, совершенно не так как это было раньше, с усилием и натугой. Он чувствовал себя так хорошо, как никогда в жизни, все буквально трепетало у него внутри и от этого ему стало легко. Хотелось спать. И под давлением этого чувства он закрыл глаза…. чтобы никогда больше не открыть.
Я чувствовал себя несколько неуютно. Ерзая на большом кожаном кресле я никак не мог найти то положение, в котором мне было бы приятно сидеть. За окном светило солнце, впервые за столько времени я мог наблюдать его из этого окна, ведь обычно, здесь всегда было много народа и времени смотреть на улицу просто не было. Бюжо сидел за своим столом напротив меня. Его глаза, обрамленные очками, спешно бегали по небольшому листку, который он держал обеими руками. По мере того, как его глаза опускались все ниже по написанному, его лицо менялось почти каждую секунду. Наконец, когда его глаза поглотили последнее слово, а мозг принялся обрабатывать суть написанного, он снял очки и, откинувшись назад, посмотрел прямо на меня.
— Ты это всерьез, Дидье? — он смотрел на меня почти враждебным взглядом.
— Более чем.
Он вновь поднял бумагу и на этот раз бросил ее прямо ко мне.
— Я не буду подписывать это.
— Вы не можете так поступить.
— Еще как могу. Что происходит, Лефевр? Именно сейчас, когда все начинает возвращаться на круги своя, когда все обвинения с тебя сняты, ты вдруг подаешь рапорт. А причина? Ты вообще перечитывал то, что ты здесь написал? «Устал, хочу уйти» — это вообще как понимать? Хочешь отпуск — пожалуйста, я дам тебе его, но зачем подавать рапорт.
Он продолжал говорить что-то еще, но я уже не слышал его. Моя голова была забита совершенно другими вещами. Сегодня утром, совершенно случайно я наткнулся на газету, где в небольшой статье упоминалось о кончине очень влиятельного человека Синьена Пикара. Он умер от остановки сердца у себя в загородном доме: тихо, мирно, без лишних мучений и боли. Его похоронили рядом с его сыном, на том самом кладбище, где мы виделись с ним последний раз. Я завидовал ему, но не его жизни, а его смерти. Уйти из жизни так — это настоящая награда, неизвестно только почему она досталась ему, человеку, который заслуживал такой смерти в последнюю очередь.
— Я уже все решил и это окончательно. Не спрашивайте «зачем» и «почему», решение не было спонтанным. Скорее наоборот, я долго шел к этому, обдумывал и, наконец, решился написать рапорт.
Бюжо не удивили мои аргументы, он до сих пор думал, что я сошел с ума или что-то в этом роде.
— Послушай, может на тебя так подействовал развод, а затем это расследование? Понимаю, но зачем сейчас впадать в крайности: возьми отпуск, отдохни, отправься в путешествие, я могу все это организовать. Сейчас как раз горячий сезон, путевки в наличии.