– Труп моей госпожи.
Что ж, в этом не было ничего удивительного. На месте убийства люди обычно смотрят на труп, поскольку в данный момент это самый интересный для них объект.
– Он улыбался, – добавила она, снова меня ошарашив, поскольку я уже успел привыкнуть, что она только отвечала на вопросы, а здесь – пожалуйста: сменила тактику.
– Улыбался, – повторил я.
– Как будто... с удовлетворением. Я вспомнила, когда вы спросили, не вёл ли себя кто-нибудь странно.
– Может, он действительно был доволен? – Ответил я. – В конце концов, господин Пляйс приказал убираться из дома и ему, и его матери, не так ли?
– Так.
– Почему так случилось? Их обвинили в краже?
– Именно так, мастер.
– Они действительно что-то украли?
Она не ответила и уставилась куда-то мимо меня.
– Маргарита, – поторопил я её, – кто-то из них был пойман на воровстве?
– Нет, – ответила она через некоторое время с явной неохотой.
– Если Пляйс не хотел, чтобы они приходили к нему домой, достаточно было просто им это запретить. Зачем тогда было их обвинять?
Она долго молчала, уставившись на переливающуюся цветами клумбу.
– Эс... моя госпожа утверждала, что у этого мальца дурной глаз.
– Наводит порчу?
Такие случаи были известны нам, инквизиторам. Случаи людей, которые не по своей воле творили зло. Как будто они были больны, и эта болезнь бессознательно распространялась среди других. Иногда эту странную болезнь удавалось вылечить, но чаще приходилось ликвидировать несчастных.
– Нет, – ответила она и нервным жестом потёрла щёку. Она действительно переживала, или великолепно это изображала. – Она говорила, что этот сопляк как пятна сажи на белой скатерти. Вы меня понимаете, мастер? Словно упрекает их за их счастье. Что он смотрит и ненавидит, потому что они довольны своей жизнью, а он живёт в нищете, под одной крышей с матерью-мегерой. И госпожа Эсмеральда не могла этого вынести. Она была такой чувствительной...
– Конечно, – сказал я. – Ведь ложно обвинить в краже бедного и несчастного ребёнка это поистине признак небывалой возвышенности чувств.
Она вздрогнула.
– Вы не знаете, о чём говорите, – сказала она, но на этот раз я не услышал в её голосе ни смелости, ни дерзости, ни желания меня уязвить. Она попросту сообщала факт.