Только теперь Марию вдруг потрясло острое осознание того, как ей до сих пор не хватало простого человеческого участия. Неожиданно для себя она разрыдалась, прислонившись лбом к покатому плечу якутки.
— Марыя, нету плакай. Зима нету, бесна будет. Дебиська на уздоробье будет. Учугэй-хоросо будет.
Майис ласково гладила ее спутанные кудри и тихо говорила самые обыденные вещи, от которых трещала и лопалась скорлупа, нарастившая вокруг измученного сердца Марии едкие известковые стенки. Мягкий голос будто прохладным скользящим шелком ложился на оголенные трещины, блаженно отмякающие и расправляющиеся внутри…
Дочка обычно чужалась других людей, а тут сразу пошла на руки к интересной тетеньке, которая принесла столько неизвестной еды. Но белый ноздрястый чохон показался ей знакомым, и она радостно закричала:
— Мария, хахаль! Мария, Изося любит хахаля!
Не успев вытереть слезы, Мария улыбнулась: девочка впервые составила целое предложение.
— Бабат-татат! Как-так хахаль? — удивилась Майис. — Где?!
Это слово она знала. «Хахаль» — так называла одна из ее приятельниц своего сожителя.
— Изочка чохон с сахаром перепутала, — объяснила Мария.
Майис захохотала:
— Дебиська по-русску, как я! Дебиська не умей по-русску! Сахар — хахаль!
Изочка запрыгала на ее руках:
— Бабат! Татат! Хахаль!
Майис отломила кусочек чохона. Изочка схватила лакомство обеими ручками, но, ощутив его холодную маслянистость, кинула на стол, обиженно скривив губки:
— Не хахаль!
— Скуснай, — уговаривала Майис. — Ам-ам.
Отщипнув от кусочка, зажмурила глаза, закрутила головой:
— М-м-м! Скуснай чохон!
— Чо-хон, — четко повторила Изочка новое слово. — Изося хочет чохон, дай!
Запустив пальчики в блюдце с крупитчатым квадратиком чохона, скорчила довольную гримаску, завертела залоснившейся рожицей, подражая гостье:
— М-м-м! Скуснай!
На пастилу, влажно-глинистый цвет которой ей ни о чем съедобном не напомнил, она даже не взглянула.