— Я-то думала, ты на что-то существенное собралась потратиться, а тут игрушка…
Глаза Алены стремительно потемнели.
— Разве кораблик — не существенное? Разве деньги лучше или красивее его? Я понимаю, можно продавать сапоги, огурцы или лук. Им ничего не надо, они сами по себе людям нужны, а как кораблику жить без моря и ветра? Вдруг его никто не купит и он высохнет и рассыплется от тоски?!
Александра Ивановна почуяла здесь что-то не совсем доступное ее разумению, смутно напомнившее свое тайное отношение к живому экрану. Примирительно накрыв шершавой ладонью вскинутую в пылком жесте внучкину руку, кивнула:
— Ладно, ладно… Не хватит, так скажешь, я добавлю, сколь надо.
Без сожаления кинула Алена на пол раскрашенную кошку, собрала копейки, пересчитала и с надеждой посмотрела на бабушку. До числа, указанного в ценнике бригантины, не хватало половины с четвертью. Александра Ивановна выдержала взгляд не моргнув и похвалила себя за проявленную стойкость. Что ж, придется в этом месяце ради внучкиной радости пожертвовать вкладом в собственную мечту.
Алена убежала в магазин и, вернувшись через полчаса, сразу проскользнула в свою комнату. Озадаченная, бабушка открыла дверь: девочка, не видя ее, вытряхивала на стол какой-то хлам из невесть откуда взявшейся холщовой сумки.
— Что это, Алена?!
Александра Ивановна оторопело вытаращилась на кучу ветхих игрушек: мелкие машинки, оловянные солдатики, поблекшая кукла со свалявшейся косой, клоун со следами старательной, не очень умелой починки… Заметила в груде этого жутковатого, раненного старостью детства единственную относительно ценную вещь: маленький ларчик с чуть растрескавшейся от времени расписной лаковой крышкой, выложенный по краям пыльными разноцветными камешками и ракушками.
— Где твой кораблик?
Алена подняла заплаканное лицо:
— Там возле магазина старушка была, маленькая, горбатая… Она продавала вот эти игрушки. Они тоже старые, а ведь люди покупают своим детям новые и красивые. Ты только не сердись, я хотела дать старушке денег, ведь к ней никто не подходил… Я же правильно поступила, да? Да, бабушка, скажи?!
— Ах, Алена, Алена…
Александра Ивановна в замешательстве покачала головой, что могло означать и «да» и «нет». Пусть девочка думает, как хочет…
Старые игрушки Александра Ивановна потихоньку выбросила, Алена и не заметила. А вот ларчик, стоящий у девочки на столе, все не давал покоя. Взгляд невольно цеплялся за цветастую картинку на крышке, за ракушки по бокам, и притягательная эта штучка, будто наживка, тянула за собой беспокоящие мысли о старушке-горбунье, о времени, в котором нынче приходится жить. После побудительных дум Александра Ивановна, странное дело, стала чаще прибегать к приватной беседе с Богом, в которой вопросов к Нему было так много, что Господь у себя наверху, поди, и руками разводить не успевал.
Вызванный телемастер копался в телевизоре целый час, включал-выключал, то вытаскивая разные железки и схемки с тонкими пестрыми проволочками, то запихивая эти мудреные внутренности обратно. Александра Ивановна, мучительно жалея траченных на ремонт последних денег, уже не ждала от этой операции ничего хорошего, тревожно кружила рядом и опасалась взрыва, но помалкивала — не дай Бог под руку сказать. Выдув во время хирургических усердий литр чаю с молоком, парень сдался и заявил, что надо менять экран, тогда, может, телевизор и воспрянет к жизни. После его ухода в черном ящике напрочь пропал звук.
Чувствуя одновременно досаду и облегчение, Александра Ивановна собственноручно доразобрала почившую технику, слабо пахнущую каленым металлом и горелой пластмассой. Экран снесла на помойку, штучки-вздрючки отдала ребятам во дворе — авось что-нибудь пригодится, а деревянные полированные бока ломать не стала, приспособила Алене под полку для кистей-красок и других художественных причиндалов.
Отсутствие телевизионной информации теперь восполнялось красноречием радио. Оно-то первым и принесло Александре Ивановне неудобопонятную весть об отпуске цен. В отпуске Александра Ивановна никогда не была, считая это недопустимым баловством. Снедаемая всякими нехорошими предчувствиями, Александра Ивановна, слушая радио, вымыла кухню до последнего мушиного пятнышка. После официальных сообщений почему-то передавали сплошь песни. «Взмывая выше елей, не ведая преград…» загадочно неслось из динамика навстречу растерянным ушам. «Это о ценах», — машинально думала поднаторевшая в реформах и событийных мелодических сопровождениях Александра Ивановна (Чайковский, лебеди), протирая оконное стекло с таким остервенением, что оно, разгорячившись от ее трудовой мощи, заверещало-засвистело как-то особенно лихо, по-разбойничьи. Тогда она вспомнила финансовую примету домашнего свиста и прекратила музыкальное вещание как стекла, так и радио, с нервозной силой выдернув штепсель вместе с розеткой.
Свист по всей стране стоял нешуточный. Сбылись худшие народные приметы и предчувствия Александры Ивановны. Какой, к чертям собачьим, телевизор! Буханка хлеба стала стоить чуть ли не половину пенсии. «Взорвалась» в мошенническом государственном банке и мечта, компактная заграничная мечта с именем, так долго и обманчиво располагавшим Александру Ивановну к доверию и простоте. На кропотливо скопленные деньги она при условии сказочного везения могла теперь приобрести лишь сильно подержанную антенну на барахолке. А дальше события покатились по стране как снежный ком, сметая на своем пути детские сады с пионерскими лагерями, остатки фабрик с заводами, работу с зарплатой… Вполне отчетливо за привычной бедностью замаячила нищета.
Излеченная от радужноэкранных грез, Александра Ивановна вставила радиорозетку на место и старательно принялась вникать в смысл дотошно произносимых свежих словечек — инфляция, индексация, рэкет, плюрализм, циркумполярность…
Из пышущей здоровьем сбитой девочки Алена как-то незаметно превратилась в тощего длинношеего подростка с избыточной резкостью локтей и коленей, сутулящего плечи в попытке скрыть рост и наметившиеся выпуклости юных грудок. Но сквозь неуклюже встопорщенное оперение гадкого утенка, то в лебяжьем повороте головы, то в грациозном изгибе спины, нет-нет да и прорывалась будущая победительная женственность, отчего прогрессировали и бабушкины тревоги.
Александра Ивановна с огорчением жаловалась Изольде на все чаще обнаруживаемый в детской комнате «девчачий» беспорядок. Вот и в этот раз, когда девочка пришла из школы, бабушка с порога указала ей на разбросанные по столу краски и незастеленную кровать, возле которой на полу валялась взятая у Юлечки книжка — «Анжелика». Алена бегло кивнула тете Изе в знак приветствия — на лице осенняя хмурость, глаза искрят, — кинула книжку на стол, разметала по углам краски. Напрасно расстроенная Александра Ивановна, как суматошная наседка, сновала туда-сюда с тарелкой рыбных котлет наперевес, — девчонка вдруг отказалась есть.