И она пала на колени, рыдая и тщась вырвать из головы растрёпанные волосы.
Пока все глазели, не в силах ничего поделать с обезоруживающим валом материнского горя, разбойничьего вида мужик вскочил с лавки, подбежал к женщине и поднял её, ласково говоря:
— Не плачь, матушка, присядь, обскажи всё, как есть. Эй, дайте скорей слабого вина!
Поднеся чашу трясущимися руками к чумазому лицу, женщина выпила, отёрла рот рукавом запылившегося рубища и обвела диким взором трапезную. На мгновение её сумасшедшие очи встретились с глазами Тихона, и в нём шевельнулось некое понимание или смутное узнавание, он подался вперёд и скривился: снизу пришло жёсткое напоминание, что лучше бы ему не шевелиться.
— Второго дня спросила я у пифии, где сын мой, где мой рыбак-кормилец, и успокоила меня ответом наша Елена Дельфийская... А нынче принесли мне тело хладное!..
И снова разразились бы скорбные рыдания, но кто-то из греков громко возразил:
— Ты путаешь, почтенная! Второго дня я тебя не видел. Вопроса о пропавшем рыбаке не слышал. Да и не было никаких вопросов, наша равная богам Елена дарила нам внутреннюю музыку...
Женщину передёрнуло.
— Так, может, и не второго дня... Может и раньше... Я же горем убиенная, роком раздавленная бедная мать! Внемлите мне, справедливые дельфийцы! Пусть покарает меня сам Громовержец, если я лгу!
Тут бахнуло так, что всем почудилось — гром. На самом деле упала скамья, слишком уж резко с неё встал человек в жреческом одеянии. Это был один из служителей храма, которого Эпиметей частенько посылал послушать народные пересуды.
— Посовестись, женщина! — строго сказал жрец. — Я каждый день стою за спиной пифии и вижу всех, кто к ней обращается. Я вижу и тех, кто приходит только посмотреть и, если повезёт, послушать речи Елены Дельфийской. Пусть будет мне порукой воля самого сребролукого Феба, будьте уверены, честные жители этого города: я вижу эту женщину впервые.
— Всё ты врёшь, святоша! — завизжала одержимая. — Но ты, ты чего молчишь?
Она простёрла руки... к Тихону. Тот аж остолбенел.
— Я?!
— Да, ты! Я же ещё рядом с тобой стояла, вспомни! Ну?
Торговец открыл рот, потом закрыл... Затем снова отвесил челюсть. Развёл руками.
— Я там ни разу не был!..
— А, тупоумный придаток к своему члену! Как двое суток меня жарить, так ты герой, а как словечко замолвить...
Может быть, эту странную бабу никто и не знал, но уж Тихон-то снискал немалую популярность. И чем примечателен он был, тоже понимал каждый. Поэтому хохот раздался воистину гомерический. Торговец побагровел, а женщина, ковыляя, вымелась из заведения.
Наконец-то всё понявший Тихон дрожащей рукой бросил пару драхм на стол и, кривясь при каждом шаге, поспешил следом.
— Что убегаешь-то, не дожарил? — донёсся выкрик откуда-то сзади.
Новый взрыв ржания почти не оглушал.