Ведь она может сейчас же связаться с отцом. Кто-кто, но она-то прекрасно знает, где прошлую ночь находился штаб отца: ведь вчера вечером его саперы переправляли через Угру ее и ее товарищей. И, окрыленная надеждою помочь Тарасову, она было бросилась бежать за радиостанцией, но тут же замерла, напряженно думая, как бы помочь этому командиру и в то же время не выдать себя?.. И когда Ермолай, поясняя, как он будет их выводить, сказал: «А там мы свернем на поселок…» – Вера вздрогнула:
– Туда, дедушка, нельзя. Там фрицы.
Обхватив пятерней бороду, старик проворчал:
– Говоришь – фрицы? Загвоздка! – А его глаза явно говорили: – «Ты ж знаешь, где штаб, подскажи».
– Лучше бы, дедушка, им идти по дороге, что из Селища на Богородицкое. Там вчера, когда мы к тебе шли, то в лесу, сразу за Угрой, видимо, какой-то штаб находился. Нас красноармейцы схватили, думали, что мы шпионы какие, да прямо к самому главному командиру.
– Раненый? – перебил ее Тарасов.
– Раненый в ногу, на костылях ходит, – еле сдерживая волнение, пояснила Вера. – Хороший такой. Расспросил нас, кто мы, откуда и куда идем, и, сказав, чтобы мы никому о них не говорили, отпустил.
– Девушка, какая ты умница. Ты же наш спаситель. Ведь это, наверняка, наши. Как тебя, милая, звать-то?
– Настя.
– Спасибо тебе, Настенька, – и Тарасов по-братски обнял Веру, а затем обратился к Ермолаю: – Ну, как, дед, тебе все ясно?
– Ясно, командир, но все же не совсем, – и Ермолай более подробно расспросил Веру о ее пути, который она заучила на память, и более точно установил то место, где вчера мог быть штаб раненого, на костылях командира. – Это место, товарищ капитан, мы называем Кукушкино урочище. Так что найди на своей карте Селище, и уже от него я поведу вас – ни одна фашистская пуля не достанет. Отмечай. – И старик стал называть пункты. Почти уже они на карте добрались до Угры, как на востоке загромыхала канонада. Все замерли. Показался из леса оставшийся с батальоном комиссар полка Милютин. Голова у него перевязана, словно в чалме. Еще не дойдя до Тарасова, он сказал:
– Гитлеровцы начали наступление.
– Начали? – повторил Тарасов и приказал стоявшему рядом командиру строить людей.
По лесу понеслось: «Становись!»
Тарасов упрямо двигал пальцем по карте и, доведя до Кукушкина урочища, огорченно качнул головой.
– Чего? – всполошился Ермолай. За Тарасова ответил Милютин:
– А то, что нас пугают Жары, ведь там фрицы.
– Не горюй, комиссар, я поведу вас через Журавлиное болото. Лесами обойдем супостата… Понял?
Только Милютин раскрыл рот, чтобы отдать команду, как за рекой снова загрохотало. Он с досадой махнул рукой и глухо выругался.
– Командир, – обратился Ермолай к Тарасову, – а вы по ним пальните.
Тарасов, надевая полушубок, с горечью сказал:
– Эх, старина, старина, хотел бы, да не могу. Все за рекой у Кислова оставили. Единственное, – хлопнул Тарасов по автомату и кивнул в сторону бойцов: – А у них – винтовки. Да вот еще, – тряхнул он гранатой, – карманная артиллерия… Ну, дед, веди!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Устинья оказалась хорошей женщиной. Заботливо, словно мать, отнеслась к Вере и Ане. В разговоры девушек не вмешивалась, и иногда Вере даже казалось, что она действительно принимает их за беженок и ничего не знает об их делах. Но вчера, когда ушел посыльный старосты, передавший приказ обязательно идти рыть окопы, Устинья сказала: «Вы, девки, с вислогубым осторожней. Он настоящий хлыщ!» Из этих слов Вера поняла, что женщине кое-что о них известно.
Часом позже прибежала дочь соседки Лида и предложила Вере и Ане на окопные работы не выходить.
Желая казаться в глазах Лиды простушкой, Вера сказала:
– Нельзя. Ведь приказ! В комендатуру заберут…
– Не бойся, не заберут.