Ещё закурил (хоть пепельница была уже полна). И в блаженном — как в угаре любви — состоянии думал о том, что вот за такие минуты, часы можно отдать чёрт знает что, и ни на какую профессию писательство не променяешь.
Потом заснул легко и проспал до 11 часов.
Несмотря на недосып, чувствую себя прекрасно, в очень повышенном настроении и рвусь в бой, то есть работать.
Сознаюсь, у меня бывает нередко: когда сажусь писать — не знаю, куда меня приведёт тема, даже сюжет. И нисколько не стыжусь этого: писать — как любить, часто не сразу человек осознаёт, что он полюбил; и не может знать, куда любовь приведёт его.
«Творить» — это осознавать жизнь через любовь.
Наука убивает живое.
Искусство воскрешает мёртвое.
Во всех сказках, чтобы воскресить мёртвое, разрубленное на части тело человека, его спрыскивают сперва мёртвой водой (и от неё разрубленные части тела срастаются, но тело ещё мертво), а потом живой водой (и от неё-то человек воскресает, открывает глаза и произносит: — Долго же я спал!).
Это — один из глубочайших сказочных (то есть наиболее глубинных) образов.
Так художник сперва с циркулем в руках изучает анатомию (мёртвое, убитое тело), делает себе чертёж-план (части тела срастаются, но ещё мертвы) и потом, брызнув на мёртвый план живой водой своей фантазии, воскрешает его, воплощает в образ (иногда — из глубины веков).
Всю жизнь меня поражало, как начал писать. Начнёшь о чём-нибудь думать усиленно, вынашивать в себе какую-нибудь мысль (ещё больше — образ!), всё кругом так и подскакивает к ней: «И я, и я, и я! Возьми меня, и меня, и меня». Глядишь — и верно: всё подходит! Возьмёшь случайную книжку, и в книжке о том же, о твоём; с человеком разговоришься — он о том же; в природе, что увидишь, случится что, — всё о том же, об этом же самом говорит тебе. Вот когда так, значит мысль (образ) правильная. Удивительного в этом подскакивании ничего нет: всё в мире, в жизни едино, в частном — общее, в малом — великое. На этом и зиждется всё искусство.
Отовсюду слышу — и вот опять говорили 30 августа на городском собрании дошкольниц в Боровичах («на меня» созывали), — что «Лесные домишки» — любимейшая книжка дошколят. Что в ней «угадано» для маленьких? Мне кажется, — большая уютность: все домики и один другого лучше, уютнее.
Маленький герой — ещё «глупенький», ничего в большом мире не знающий, всюду тыкающийся носом — как и сами читатели (слушатели).
Может быть, то доброе, что встречает Береговушку — слабую и беспомощную — в этом огромном, но уже не чужом ей мире: по-доброму все почти встречают её, хотят ей помочь, предлагают переночевать у них.
В общем-то, что можно бы назвать «Дом и Мир», где весь Мир — дом для маленькой.
Собственно, почти на ту же тему у меня «Приключения муравьишки», «Мышонок Пик» — тоже.
И надо бы ещё раз как следует развернуться на эту тему.
Пусть маленький беспомощный птенчик потеряется, не послушав родителей. Его приключения в огромном, тёмном лесу, на реке, в поле. Всюду стерегут его большие опасности, неожиданные и — кажется — неотвратимые. Но и всюду доброе к нему, и всегда — в нём самом уже заложено всё то, что необходимо для избежания этих опасностей.
Это может быть тетеревёнок, отставший от выводка. Он не знает своего отца — и очень пугается чёрного косача.
Может быть зайчонок, сидящий под кустиком, которого охотно кормят все пробегающие мимо зайчихи.
Может быть боевой утёнок, в одиночку испытывающий много бедствий, затем присоединяющийся к другому выводку (но — другой породы утки никак не принимают!), а затем попадающий в стаю — уже на большой воде.
Или искусство есть средство постижения жизни — средство sui generis, — или нет искусства — tertium non datur.