Но есть игрушечные игры — они одинаково унижают достоинство как взрослых, так и детей.
Шутка, улыбка, смех в литературе нужны и взрослым и детям, нужно нарочное — игра. Но унижает и развращает детей игрушечная литература.
Пишущий для детей не имеет права относиться к своим читателям, как к маленьким.
Хорошо кухарке: недосол на столе, пересол на спине — только не пересаливай!
А писателю и недосол и пересол — всё на спине.
Маленький писатель ревниво заботится о том, чтобы в его писании не повторялись слова, особенно — местоимения; большой писатель даёт им полную волю, даёт своей речи течь совсем свободно, и его речь всей его жизнью, всеми мыслями и вечным отбором так вычеканена, что нет даже такого вопроса: повторять ли слова, или там местоимения, или нет. Диктует напор мысли, и темперамент, и воля высказать.
Искусство («творчество») — особый род недуга. В этом убедился опять (в который раз!) сегодня.
Вчера заново переписал, переделывая, «Чайки в заливе». Лёг в два, перечитывал «Строители» Киплинга; заснул в четыре. Без четверти восемь проснулся от сна: приснилась поразительная форма рассказа, позволяющая в нескольких абзацах исчерпать ярко и убедительно огромное содержание.
Во сне мне казалось, что я разбираю рассказ Киплинга. Проснувшись, с изумлением увидел, что всё моё.
Во сне же, оказывается, передумал «Чаек».
Мысли колом сидели в голове, спать больше было невозможно. Сделал «Чаек». Новая форма рассказа ускользает.
И ускользнула!
Была замечательная ночь.
Во втором часу я лёг в постель с книжкой в руках («Историю двух городов» Диккенса перечитываю). Надо сказать, что день перед тем был довольно унылый: после двух дней неплохой работы («В. Г. Дуров младший») наступил день безделья, работа не удавалась, не звала.
Думал, ложась: «Прочитаю, настроюсь, Диккенс на меня всегда хорошо действует. Утром работа пойдёт сама».
Читал, курил, ни о чём не думал.
Вдруг замечаю, что не отдаю себе отчёта в том, что читаю. Мысли мои далеко: я думаю о висящей надо мной книжке «Птицы всего мира».
Безо всякого видимого повода, только выдумалась вдруг замечательная форма для такой книги. И увлекла меня в целый вихрь выдумок.
Я отложил онемевшего Диккенса и долго лежал, курил, думал при свете. Прекрасные вещи выдумывались не только в области работы, но во всех областях (организация жизни, установление отношений с издательством… и т. д. и т. п.). Настроение из унылого сразу вскочило до прекрасного. Сердце забилось, как от любви или вина.
Я был счастлив.
В 4 часа я потушил свет, но долго ещё не мог заснуть: «машинка» продолжала работать — и о чём бы я ни думал, всюду с лёгкостью находил выход, легко продумывал свой творческий путь.
В половине шестого проснулся, не сразу поняв, что спал: вероятно, и во сне фантазия продолжала работать, потому что разницы между сном и бодрственным состоянием никакой не заметил.