Садились на землю бабочки: крапивницы, шашечницы, лимонница, махаон. Садились, раскинув несколько раз крылья, складывали их над спиной лепестками. Пили из крошечных лужиц. Пели, захлёбываясь от счастья, лесные коньки, звенели на берёзах и соснах овсянки; червонная иволга прилетела на мой свист и села совсем открыто на сухую берёзу.
Под полночь. Тёмная-тёмная ночь, и на юге, над концом озера полная луна в чёрном облаке — как в маске: в облаке две яркие прорези для глаз, снизу белое кружево света.
Штиль был полный. Солнце зашло при абсолютно чистом небе. Палевая заря скоро перешла в багряную. На северо-западе еще при полном дневном свете обнаружился тончайший серебряный серпик новичка. Постепенно — со все сгущающимися сумерками — он все светлел и сам начинал светить. По всему озеру были разноцветные светы и отсветы, тени и оттенки. Заливчик за Домовичами лежал серебряный как ртуть. Лес на северном и восточном берегу стоял торжественно-тёмный, удивительно ровный — как под гребенку подстриженный, — даже не зубчатый. «То не ели, не тонкие ели на закате подъемлют кресты» (Блок). Тёмные ели на острове Еловике, просвеченные зарей, чётко вычертили на ней каждую свою мохнатую ветвь.
Птиц не было на озере. Только в сырой низинке в кустах ив и ольх застрекотал, подражая оркестру кузнечиков, сверчок (камышевка) да пролетела к Еловику запоздалая чайка. С нашего полуострова доносился низкий, упругий свист погоныша.
Во втором заливе мы нашли уведённую несколько дней назад у нашей соседки-учительницы и затопленную здесь у берега лодку. Валя откачал её, и мы повели её на буксире домой. Время от времени она приближалась к корме нашей лодки, догоняла и словно с благодарностью совала мне морду-нос под локоть.
Всё жило, всё было одухотворено в этот прекрасный вечер — всё в покое наслаждалось им. Я его чувствовал по себе, хотя у меня весь этот день болела голова и был я сильно расстроен. Умиротворение понемногу охватило душу, и боль не мешала глубокой тихой радости.
…Справа — красивейший из здешних островов прекрасной формы, с очень стройными, чётко-прозрачными прямоствольными и прямолапыми елями и двумя белыми кружевными берёзами, с кустами и цветами.
(Вот бы себе построить домик с большими окнами на все четыре страны света и общаться с Большим Миром только на лодке!)
Сегодня с утра яковищенские и сивцевские начали жать рожь, и в прохладе вечера разлился сухой ржаной аромат, и бабки стоят в полях, как шахматные фигурки, — стройно и чинно. А под Михеевом — влажный аромат свежескошенного сена. Хорошо!
Живу как в сказке. Так хорошо бывало только в детстве.
Последнее время вечера стоят прохладные, ясные, тихие. Войдешь на «план» — на зады, в огород, — тихо, светло. Поёт свою бесшумную песню козодой. Да за полями, в Заболотье, побрякивают, позванивают колокольцами выпущенные на травку в ухожу стреноженные кони.
Изредка проскрипит в полях коростель — и замолкнет, будто совестится своего скрипучего голоса.
28 июня колхозники наши вышли все в чистых, ярких платьях: начали сенокос.
Накануне ещё начались в предзакатные часы новые звуки в деревне: металлический звук отбиваемых кос.
И сейчас, когда я пишу это днём, оторвавшись от работы, стучат, как дятлы, по всей деревне.
Вечером высоко-высоко над погостом в неподвижном воздухе под ясным небом, раскинув крылья, медленно проплыла большая серая цапля. Проплывая над широким тихим плёсом озера, только раз, и то будто нехотя, шевельнула крыльями. И ни разу не повернула свой длинный, как бушприт, вытянутый впереди тела клюв.
В огороде у нас под окнами расцвело много маков — красные, бледно-фиолетовые, розовые. Будто большие бабочки осыпались на траву на грядках.
Налетел шквал — и ни одного лепестка на маках не осталось, всё сдуло. А и без того жизни цветка мака чуть не сутки.
Порыв ветра — и с берёз у моего окна лёгкими бабочками летят жёлтые листья. Неожиданно среди них появляется настоящая жёлтая бабочка. Порыв иссяк, лёгкие листья, покачиваясь в воздухе, бессильно падают на землю, а живой жёлтый листочек, покружив на месте, косо улетает вверх, исчезает за листвой берёз, как будто листик вернулся домой.
Уже осень… Кусты опутаны паутиной; длинные концы её развеваются по ветру. Ночь удивительно чистая, вся в звёздах. Необычайное лето: сейчас малина дала новые ростки и опять зацвела. Здесь примета: когда малинник цветёт (летом) не по новым, а по старым кустам (что бывает очень редко), засевай поля старой рожью (старым семенем, прошлогодним).
После заката в долины лёг тяжёлый туман; чёрные ели, тёмно-малиновый закат. Торжественно опускалась ночь.
После долгого ненастья, ежедневных дождей наконец просветлело, показалось днём голубое небо. Сейчас же все кусты и трава покрылись густой, липкой паутиной. Вечером я вышел в Залив — постоять на утином лёте, и мои сапоги сразу стали похожи на валенки: так густо их облепила широкими сетями раскинутая всюду по траве паутина. Летающих паутинок, однако, не видел — оттого ли, что это ещё не «бабье лето», оттого ли, что вечер, оттого ли, что воздух ещё тяжёл и влажен?