Берёза — самое белое, самое чистое в мире дерево — красит любой лес и веселит сердце своей белизной, крепкой зеленью, песнями радостных птиц (птицы радости живут на берёзах — иволга, пересмешник, зелёная пеночка).
Трепетная осина с её серебряным стволом и вечно шепчущимися листьями — тихая музыка леса, его разговор.
Строгая стройная сосна стволами-колоннами своими превращает лес в храм, в колонный зал (бор).
Пихта — ласковая ель. Прижмёшь ветку к лицу, — хвоя не колется, она мягкая. Стройна, как свеча. Зелень тёмная, ствол серебряный, как у осины. Узкая, пронзительная вершина.
Состояние отчаянное: только одно с великим трудом наладишь, укрепишь, расположишься работать — кррах! — другое треснуло и опять дом разваливается. А худшее, что нет уже сил бороться: душа омертвевает.
Мучился этим, сидя в лесу. Кругом — молодые пихты протянули свои ласковые руки, растопырили нежные светло-зелёные пальчики (молодые побеги).
Смотрю, одна пихточка (как сёстры в тёмно-зелёном платье) в красивых рыжих митенках: на концах веток перед светло-зелёными кончиками-пальцами — широкий (как завёрнутый рукав) ободок: сожжёная (побитая морозом?) мёртвая хвоя.
Значит, кончики отмерли. Смерть? Нет, опять ещё не смерть: смочил тёплый дождичек, осветило солнышко — и пошли новые побеги. Опять живёт дерево и радуется жизни.
Мне стало стыдно за себя, стыдно своего похоронного настроения.
И верно: опять легче стало, почувствовал, что ещё жить буду, жить — радоваться солнцу.
Вечная вражда между педагогами и писателями (художниками): педагоги учат видеть, и потом человек видит в живом и мёртвом только то, что его научили видеть, а писатели (художники) учат смотреть — открывают глаза на мир, приучают рассматривать его. А обыватель («ученик») только глазеет на мир, — не смотрит и не видит: обычного мы не замечаем — только глазеем на него.
Перед смертью, оглянувшись на всю свою жизнь, ясно видишь: всё то, ради чего стоило жить, отмечено радостью (родной дом, мать, любовь, дети, «открытия» и снова и снова — природа! — все радости!).
Лучшие лекаря — природа и любовь; лучшее лекарство — радость!
Лес — самосвет: осенью, когда ярко расцвеченная листва уже поредела — и вдруг ударит яркое солнце — и все листья наполнят лес многоцветной игрой отражений.
…Во мне живёт некая жизнерадостная сила. Вижу всё, что у меня было и есть хорошего, светлого в жизни (любовь, любимая работа — «творчество», маленькие открытия, наслаждения природой и собственным телом и умом), — всё хорошее от этой силы. Благословенна она и во мне и в других — в людях, зверях, птицах, цветах и деревьях, в земле и воде. Радует она в других так же, как в себе. Знаю: умру, а она останется. И не всё ли равно — во мне ли, в детях моих и не моих, — в тех, кто появится на свет после меня. Обитавшая во мне жизнерадостность будет жить в них. И это чудесно.
Он был поэт и не мог говорить неправды. Только факты, им передаваемые, всегда были остраннены и истина — всегда немного преувеличена.
Митрополит в метрополитене.
Паучки бокоскоки.
Прекрасное без прикрас.
Совершенно летний день — совершеннолетний.
Две топóли (от тополь!) в чистом поле. (Песня по радио.)