— Бойся!
Куда там — бойся! Молодайка давно уж брык с мостков и плавает по грудь в воде. Тулуп раздулся пузырём, не дает потонуть. Хохот.
Достали баграми.
Третий гудок. Пошли.
Через полчаса молодайка — во всём сухом на баке у развешанного полушубка.
Высокий в дикой рубахе тут же вьётся.
— Гражданочка, смени гнев на милость, выстирай рубашечку. Самим недосуг.
— В воду пхать досуг был?
— По случайности…
Не отстаёт парень. Молодайка ему:
— Да поди привяжи к колесу, к плице-то. До другой остановки так выполощет — и стирать не надо.
— Вот спасибочко, надоумила! На первой же привяжу к плице.
Скоро «Жорес» опять подходит к берегу. Стоит недолго.
Вечереет. Речная мягкая тишина, простор, праздность располагают к мечтам.
— Уток тут, видать, будет здорово, — говорит Валентин. — Высадимся — пощёлкаем. Нашим ленинградским за всю жизнь столько не набить.
— Ещё бы, — соглашаюсь я. — И потом что-нибудь мне непременно попадётся очень интересное. Может быть, какой-нибудь совсем новый вид птиц.
— Для пользы науки, — бормочет Валентин.
Речная мягкая тишина, простор располагают к музыке.
На юте бренчат гусли. Седые бородачи уставились тяжёлыми глазами в воду, глядят, как убегает из-под кормы пена — назад, в прошлое. Тянут вполголоса:
Запевают в салоне первого класса.
Запевают на баке.
— «О баядера, я пленен красотой!» — поют в салоне. На юте тянет бородатый хор: