— Гру-узитесь — по-оехали.
И тут же добавил себе под нос.
— Ну надо же трезвые…
Он что думал, что я не услышу?
Это ничего, что «бравый» лейтенант — немного сутулый и заикается. Зато, какой огонь в глазах!? Орел! Явно потомственный интеллигент. Лет ему хорошо за тридцать. И лицо сильно помятое. Не бережет он себя. Явно сражается не на жизнь, а насмерть… Пусть только со змием, но сражается же!? На лице водилы — младшего сержанта, была разлита вселенская тоска. Он даже из-за руля не вышел. Устает наверное бедолага.
В общем, «весело с улыбкой» мы покидали в кузов свой десяток вещмешков, шинелки и погрузившись в это чудо советской инженерной мысли, поехали. На базу. То ли в Нарофоминск, то ли в Мытищи… мне честно говоря было глубоко по хрен. Я как-то уже успел устать от столицы.
Ах да надо сказать, что никак я не ожидал… и не узнавал Москву. И всё другое… А чего ее узнавать? Я ее только по телевизору и видел. А то, что видел вживую глазами — к этой отношения не имело.
Народ гулял, работал, шел… Движение? Движение — это да. Наверное, многие москвичи сюда бы переселились из современности. Ну если только с машинами. Пробок тут нет. А вот пленных до хрена. Я успел заметить несколько десятков ударных строек.
Машина постепенно разгонялась километров до сорока. Наверное, это тут — дикая скорость. А водила — местный Шумахер. Только вот у этой таратайки — рессоры и амортизаторы отсутствовали как данность. Может это такой изыск местного автопрома?
— Вы-ы…
Я хотел несколько восторженно произнести: «Вы только посмотрите, какая вокруг красота?! А…?!».
Но в этот момент машина наехала на очередную колдобину, и я ловко прикусил себе язык.
Собственно «Ы-ы…» — вышло на загляденье. Я сидел и пучил глаза, как собака — от жадности ухватившая кость, а проглотив ее… тут же подавившаяся. Я повернул голову, чтобы промычать, что я обо всем этом думаю и… Увидел точно такое же страдальческое выражение лица у Сёмы. Он одной рукой держался за подбородок, второй крепко держался за борт. Видимо он тоже хотел произнести что-то — восторженное или может даже историческое… но — «Не судьба!». Но вот то, что он думает о водиле — на его лице было явно видно. Боюсь после остановки «вселенская тоска» может надолго прописаться на его лице, но уже от синяков на теле. Как сказал герой Папанова: «Бить буду аккуратно… но — сильно!». Может, я даже к нему и присоединюсь…
Я пересчитал своей жо… э… седалищем все кочки, выбоины и колдобины по дороге. Создавалось впечатление, что меня волокут в тележке из супермаркета три укуренных тинэйджера, спи… укравшие эту тележку. Осознав всю несуразность своего поступка они убежали, но для скорости или из озорства — прицепили её к трактору с прогоревшими кольцами и выхлопной трубой. Только забыли там мое бренное тело. И вот теперь я качусь в ней, со всем комфортом — хрен знает куда. Заехали мы в какие-то ебе… э… черт знает куда. Какая-то часть на окраине города. Казармы красного кирпича с полукруглыми сверху окнами и выпуклым декором из него же. И вокруг дверей и по всему фасаду. Самое смешное, что это беленное. В Питере много таких зданий… Как её? Промышленная архитектура. Три здания, плац, одноэтажный штаб, гараж, столовая… все это обнесено забором с колючкой. Ну и ворота со звездой и с часовыми. Куда же без них? — Вам в штаб, — лейтенант вежливо указал пальцем. — Там отметите документы и… получите прочие документы — там, — несколько туманно пояснил он. — Угу… — я только покивал в ответ.
С другой стороны «пепелаца» раздавался бас Сёмы и несколько визгливые и оправдательные ответы «Шумахера». Видимо Сёма был очень убедительным, и сумел развеять его тоску. Я не слышал слов — только интонации. Потом послышалось несколько глухих ударов. Видимо Семён убедился, в ошибочности своего мнения по поводу излишнего понимая некоторыми индивидуумами вербального способа общения и перешел к прямому — невербальному. Надо заметить, что Сёма оказался замечательно прав. Водила очень бодро выскочил из-за кабины и моментально устроился около лейтенанта. И что характерно — проделал он это очень быстро, несмотря на то, что чуть подволакивал ногу при ходьбе и слегка кренился при этом вправо. Широко и добродушно улыбаясь, Сёма вышел с другой стороны. Он был доволен.
И что из того что он может быть был не прав?
Да-а… ТАК конечно, могло бы быть… но только в мечтах. Бас Сёмы только поблагодарил водителя. Не те тут реалии, совсем не те. Хорошо, что хоть довезли. А что уже и помечтать нельзя?
Некто Р. писала своему мужу 14 октября 1946 г. из другого подмосковного городка: «Стало ужасно жить в Загорске. Вечерами часто происходят грабежи и убийства. Вчера вечером Александр Александрович получил от завода 8000 рублей за строительство. Бандиты разрезали его на части. Его голова была полностью отделена от тела и заброшена в рощу. Три дня назад Ритка с подругой возвращалась из института около полвосьмого вечера. У нее отняли кошелек, а подругу утащили на горку и раздели. Стало просто страшно ходить по вечерам».
Гражданка Ш. писала своему родственнику 1 ноября 1946 г. из Иваново: «Тут все новости плохие, просто ужасные. Вчера бандиты напали на отца, мать и сестру. Они возвращались с поезда одни и им приставили к спине нож. Я даже не могу сказать, как это ужасно. Я сейчас работаю до 10 вечера и боюсь идти [домой] через базар. Нервы у всех напряжены».
Один из самых явных признаков общественного страха перед уголовным бандитизмом в послевоенные годы является содержание писем, которые тысячами поступали в различные учреждения и в редакции советских газет. Часть из них сохранилась в архивах. Такие письма отчаянно взывали к властям с требованием восстановить порядок и законность. Например, рабочие Саратова осенью 1945 г. писали, что: «… с началом осени Саратов буквально терроризируют воры и убийцы. Раздевают на улицах, срывают часы с рук — и это происходит каждый день… Жизнь в городе просто прекращается с наступлением темноты. Жители приучились ходить только по середине улицы, а не по тротуарам, и подозрительно смотрят на каждого, кто к ним приближается. День не проходит без того, чтобы в Саратове кого-нибудь не убили или не ограбили, часто в самом центре города при ярком свете. Дошло до того, что единственные, кто ходят в театр или кино, — это те, что живут рядом буквально в следующую дверь. Театр Карла Маркса, расположенный в пригороде, по вечерам пустует».
Здесь на формировании мы пробыли неделю. Единственный и огромный плюс был в том, что нас здесь кормили…
Никаких двухъярусных кроватей ожидаемых мной не было. Были двухъярусные деревянные нары «без никто». Никаких матрасов, тумбочек и табуреток. «Ёпть, прямо как в хронике про Бухенвальд. Не привычно, мама!», — это была первая мысль. Вторая была: «Только б не было насекомых…!». Уж дюже я их не люблю. Вот это да. Стремно-то как! Но ничего — выжил. Спартанская обстановка — ерунда. Вшей бы не зацепить. «Машеньки»-то нет. Помню как разок, зацепив насекомых в полевых условиях, избавился от них только «народными» средствами. Я там был не один такой, и поэтому поступило предложение намазать башку мелком. Старлей Мясниций вычесывал их на бумажку частой расческой, и давил. Не помогло. Мы намазались «Машенькой» — и помогло. Тут же из всех средств только керосин. Мазаться им — стрёмно. Воняет. А насчет бани тот еще вопрос. Тьфу, тьфу, тьфу — бог миловал…