— Ну вот и хорошо. Поехали.
Всю недолгую дорогу «до» и «по» я думал: что в словах учителя правда, что враньё? О чем умолчал — либо по незнанию, либо сознательно. Про коллег не сомневался. Вот причина боя как-то так не вяжется. Чего-то я не знаю. Когда крестьяне грабежу сопротивлялись? Во время бунтов. Здесь на бунт не похоже. Расчитывали что милиция убита, а местная власть шапкой — ушанкой прикинется? Если они «чужих» грабителей погнали, то могут и законных своих «наладить». Вообщем, получалось, что здесь сильно не хотят карателей только при одном варианте: здесь рядом командный пункт или бункер. «Где живут, не гадят». Это принцип альтернативной историей в меня вбили крепко.
«Ну что сказать про Сахалин? На острове хорошая погода…»
Здание опорного пункта в местечке Л. традиционно было местом «силовиков». При императоре, построившем, при Пилсудском, эксплуатировавшем, при Сталине поджогшим, но не сумевшим спалить до конца, при Гитлере, отремонтировавшем силами военнопленных и вновь при Сталине использующим по назначению.
Экскурсоводом выступал Лучонок. Он с капитаном Зенкевичем приятельствовал. Потому видимо на дороге милиции и не испугался.
В здании была служебная часть и примыкавшая к ней «квартира станового». Высокое здание на каменном фундаменте. С обширным крытым широким крыльцом. «Обезъянник», две маленьких камеры, трехкомнатная квартира с кухней. На дворе за домом дровяной сарай, пустая конюшня на три лошадиных места, ещё какое-то помещение, холодный погреб, во дворе средней глубины колодец. Справа от сараев будка «удобств», сколоченная из щитов от снарядных ящиков. За конюшней приличных размеров приусадебный участок. Картошка наполовину выкопана. Морковка. Ещё какие-то сельхозкультуры. Несколько яблонь-груш. Чисто. Аккуратно. Ухожено. Всё обжитое, только вот хозяева ушли. Ушли навсегда.
Их успели привезти на «таратайке» — двухконном экипаже. Не знаю уж, как он точно назывался. Лошади нервничали, всхрапывали. Азамат и Иваныч сразу занялись ими.
Капитан, не успевший стать моим начальником и трое несостоявшихся подчиненных.
— Вечная вам память, павшие за Родину!
Поджатые губы, неприязненный взгляд Щукина не задели меня, когда сняв фуражку над телами погибших, я перекрестился.
С некоторой задержкой, неожидавшие такого моему примеру последовали Сема, Иваныч, Романеня. Азамат и Генрих тоже сделали что-то по своему — я не смотрел. Надо было ставить старлея на место:
— Что ж ты на меня таким взглядом-то смотришь? Член партии верующий? Да. Сколько можно лицемерить! Под обстрелом, в бою, на смертном одре — неверующих нет! Ты на фронте-то был?
Щукин покраснел и, смутившись, пробурчал.
— Был. Чем я хуже других?
И сняв головной убор, перекрестился привычным жестом.
Естественно телефон не работал. Разгрузив машину на крыльцо, положили в кузов погибших. Щукину и Романене предстоял скорбный рейс.
Вместе с ними отправил короткий рапорт:
«В связи с гибелью начальника принял командование на себя. Обстановку выясняю. Прошу восстановить телефонную связь. Необходимы дополнительные инструкции. Подпись. Дата».
Лучонок с Генрихом возились на кухне. Азамат в конюшне. дежурил на крыльце.
Веска оживала. Перемещались пароконные телеги, носилась пацанва, бабы ковырялись в огородах. На противоположной стороне кучковались несколько мужиков.
Прибежал председатель поссовета. Молодой мужик. Почти мальчишка. Он, оказывается, куда-то уезжал, а тут такое, такое!
Мне было не до него пока.