— А чего он орал? — пожаловался Бучила. — Может, я спал. Дело ли, человека будить?
— Не дело, — согласился Аникей и поморщился. — Так, стало быть, ты Марью-то отпустил?
— Отпустил. Добрый я.
— Ага, добрый. Точно, — Аникей подтянул сырые штаны. — Нешто побрезговал, батюшка?
— О том речи нет, свою пенку снял, — отмахнулся Рух. — Ты лучше скажи, Аникей, как на Марью жребий пал? Неужто Заступин мыт не собрали?
— Собрали, — затряс седой бородой Аникей. — Все до копеечки, как полагается, и людей в Новгород снарядили, да не срослось.
— Чего так?
— Устинья поперек дороги нам встала, — наябедничал старик. — Ты знаешь, ее слово в выборе невесты самое первое. Раньше-то она не совалась, поглядит, покивает, да и все, а тут словно вожжа под хвост угодила. Сказала, кости гадальные велели Заступе из своих девицу непорочную дать. А ежели нет, то будет два года неурожай, скотина охромеет и дети народятся страшилами. На Марью и указала.
— Устинье какой с того интерес?
— А не знаю, — развел руками Аникей. — Может, нет интересу, а может, и есть.
— Хм.
— Люди меж собой всякое говорят, — старейшина понизил и без того тихий голос до шепота и воровато огляделся. — У Устиньи дочка — Иринка, соков женственных набрала, и, дескать, замыслила мать выдать ее за Ваньку Шилова, а Марьюшку, невесту его, через тебя извести.
— Вот оно как, — удивился Бучила. Ну и Устинья! Решила и рыбку съесть, и все такое прочее. Хитрая баба. Дело приняло совсем иной оборот. Нехорошее чувство возникает, когда тебя попытались использовать.
— Устинья страсть как озлобела, узнав, что Марья живой вернулась и у Ваньки живет, — сообщил Аникей. — Чисто мегера. Сатаниил.
— Осатанеешь тут, — Рух потерял к старейшине интерес. — Тебе, Аникей, спать не пора? Любишь ты разговоры вести, прямо удержу нет.
— Так я пойду? — оживился старик.
— Так иди.
Аникей поклонился и засеменил к избе, смешно, по-журавлиному выставляя длинные, тощие ноги. Хлопнула дверь, лязгнул засов. Руха Бучилы на дворе уже не было, заполночные визиты продолжились.
Устинья Каргашина еще не ложилась. Глубокая ночь — лучшее время для отложенных дел. Тех дел, что белым днем не свершишь. Устинья не зналась с чертями и не молилась старым кровавым богам, до сих пор дремлющим в чащах и топях, не приносила в жертву младенцев и не летала на помеле. Хотя ведьмой была потомственной, получившей дар от матери, а та от своей его получила. Немножко гадалка, немножко колдунья, больше лекарка и мастерица в снятии порчи. Всего по чуть-чуть. Достаточно, чтобы быть нужной людям и не взойти на костер.
Сизый дымок от лучины клубился под потолком, тоненькой струйкой утекая в окно. Изба полнилась пряными ароматами полыни, одолени, гермала, зверобоя, лапчатки, зайцегуба и еще тысячи травок и трав. От живота, от сглаза, от женских и коровьих болезней, для мужской силы, да мало ли для чего. У Устиньи на всяк случай своя травка припасена.
Знахарка сидела, подперев голову руками. Перед ней, на столе, в бадье настаивались болиголов, можжевельник и чеснок, приправленные сухими веточками березы. Заваренный в ночную пору, до полнолуния, отвар поможет детям избавиться от кошмаров, прогонит демонов-сонников, норовящих забраться в открытые рты.
Дочка — Иринка, шестнадцати лет, — посапывала на лавке, разметав по подушке черные косы, похожие на свившихся змей. Материна надежда и радость, ей, когда придет время, передаст Устинья свой дар.