И никто после Ван Гога не сумел качнуть исполинский кимвал, сверхчеловеческий, всегда сверхчеловеческий
колокол, следуя тому скрытому ритму, которому
отзывается любая мелочь повседневной жизни,
потому что надо раскупорить слух, чтобы уловить его приливную волну.
Только тогда зазвучит свет свечи, свет зажженной свечи на зеленом соломенном кресле зазвучит дыханием того, кто с любовью склонился над телом задремавшего больного.
Он звучит странной критикой, глубоким и поразительным судом, чей приговор Ван Гог, кажется, даст нам расслышать позже, гораздо позже, в день, когда фиолетовый свет на плетеном кресле перестанет заливать картину.
Нельзя не заметить укусов этого лилового света, который пожирает перекладины большого, искоса глядящего кресла, вытаращенного на нас старого кресла из зеленой соломки, хотя заметить эти укусы с первого взгляда тоже трудно.
Потому что фокус картины сдвинут и источник света до странности затенен, напоминая тайну, ключ к которой Ван Гог, вероятно, так и унес с собой в могилу.
(…)</p>
<p>
Ознакомительный фрагмент закончен.</p>