— Ей самой... Анастасии... не проговорился ли о своих изысканиях?
— Помилуй, государь! — воскликнул Бомелий. — Говорить об этом с ней, без твоего позволения?!
— Смотри! — погрозил Иоанн пальцем. — Если хоть слово кому!
— Бог сохранит меня от подобного безумства...
Когда внизу в лабораториуме хлопнула дверь и воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием горящих в очаге поленьев, Абдурахман дрожащими руками сунул на место кирпич и стал торопливо расправлять висящие над отдушиной зипуны, тулупы и прочую рухлядь. Он всё ещё не мог до конца поверить, что действительно слышал голос всемогущего повелителя московитов и этот ужасающий разговор не причудился ли в дурном сне. Понял он не всё, значение некоторых слов оставалось неясным: так, непонятно было, о каком духовном «кровосмешении» могла идти речь; более того — как правоверный, он вообще не представлял себе, что за «духовная связь» может быть между мужчиной и женщиной. Но главное он понял, и сама по себе мысль уложить распутницу на ложе повелителя ему скорее понравилась: именно там ей и место. Может, хоть так Андрей от неё бы избавился (если это, конечно, та самая Анастасия; помнится, он произносил её имя как-то иначе; но отец, механикус и оружейник, — это совпадает). Не в ней, однако, дело. Он слишком хорошо понимал, что никаким «избавлением» это для Андрея не станет, а напротив, навлечёт на него бедствия поистине ужасающие. Годунов должен узнать обо всём немедля! Абдурахман обернулся к той стороне, где, по его представлениям, должна лежать Мекка, провёл ладонями по лицу и возблагодарил Аллаха за то, что коту Ваське предначертано было заорать здесь в нужный день и нужный час.
5
— Ну а посол что? С послом-то говорил ли?
— И с послом, великий государь, говорил уже не единожды, — ответил Висковатый со вздохом. — То же твердит и посол Бевернов. Оно и понятно, стряпчий-то с его слов изрекает, не от себя же. Лурцын что? Малый человечишко, тля ничтожная...
— Тля-то он тля, — возразил Иоанн, — однако и так может быть, что решения посол принимает с его подсказки. Сам говоришь, что в наших делах он не разбирается и ничего тут не ведает, у стряпчего же опыт. И похоже, немалый.
— Так, великий государь. Я тоже мыслю, что без Лурцына Бевернову и шагу б тут не ступить, однако решения он с подсказки стряпчего принимает едва ли. Ежели ему вообще надобно что-то решать. Может статься, и не надобно... а есть у него подробное наставление то ли от канцлера кесарского, то ли от ихнего великого магистера, и Бевернов тому наставлению следует неуступно, буква в букву.
— Мог и сам кесарь дать ему такое наставление, — заметил Иоанн, как бы размышляя вслух. — Ежели, сказывают, Бевернов к нему близок...
— Мог и кесарь, — согласился Висковатый.
— Посол али тот — как его? — Акимка не жалобились ли на дурное с ними обхождение?
— Не на что жал обиться им, великий государь, в сугубой холе живут, как от тебя велено было.
— Так и надо. Дабы отсюда поехали с полным удовольствием, будучи убеждены в нашем добром к ним отношении. Они нам ещё понадобятся! Что старого дурака Фюрстенберга уломать не удалось — невелика потеря, я на то, правду сказать, не больно-то и рассчитывал. На Ливонию Магнуса посадим, однако закрепить её за нами без кесарской подмоги трудненько будет... Вот тут Бевернов и пригодится. Жаль, нет у нас на Руси ихнего обычая прельщать иноземцев афродитскими утехами. — Иоанн усмехнулся. — А то нашли бы для комтура какую жёнку поблаголепнее видом, он бы, глядишь, и размяк...
— Такого блудодейского обычая у нас нет, — подтвердил дьяк, — да комтур вряд ли и клюнул бы на такое. Орден-то ихний вроде как бы полувоинский, полумонашеский. Однако, великий государь, ведомо мне стало об одном дельце, кое может Бевернова для нас повязать едва ль не пуще тобою помянутого.
— Что за дельце? Неужто чего напрокудил господин посол, ай да мних...
— Нет, великий государь, посол ничего не прокудил, куда уж ему. — Висковатый тоже позволил себе улыбнуться в бороду. — Напрокудила во время оно его сестрица: будучи молодой вдовой, сбежала сюда на Москву аж из Богемской земли. Так-то всё было честь-честью — веру православную приняла, обвенчалась, нарожала детей. Сын ещё жив, остальные померли, равно как и родители. И того сына её, то бишь своего племянника, посол Бевернов стал разыскивать, едва приехал.
— А пошто он его разыскивает? — с подозрением спросил Иоанн.
— Того, великий государь, доподлинно сказать не могу. Мыслю, просто к родственной крови потянуло... Сам-то он одинокий, не молод уже. Может, наследником хочет сделать. Беверновы, слыхал, род добрый, с маентками немалыми и в Ливонии, и в иных кесарских землях, прусской да саксонской.
— Вдову, что ж, вывез оттуда кто из наших?
— Некий стрелец, великий государь, из охраны великого посольства, кое родитель твой отправил тогда в Гишпанию к кесарю Каролусу. Послан был тогда к кесарю Ивашка Посечень-Ярославский, в его же охране и был тот Лобанов, с коим немецкая жёнка утекла на обратном пути.
— Видно, бой была баба, — одобрительно заметил Иоанн. — И что же, сыскал Бевернов её сына?
— Бевернов — нет. Я его сыскал, великий государь...
Выслушав рассказ Висковатого со вниманием, Иоанн задумался, поглаживая рукоять посоха, потом сказал:
— Послу о том покамест ни слова. Скажешь, когда надо будет. Сотника на это время из Москвы долой, только недалеко... чтобы под рукой был. Он что, женатый уже?
— Холост вроде, великий государь. Сказывали, недавно посватался тут к одной посадской... Да ты, может, помнишь — оружейник тут один, розмысл, на тебя работает, ты им доволен был, изрядные-де замки ладит...
— Никитка? — изумлённо переспросил Иоанн. — Так это что, к его дочери, говоришь, сватается тот сотник?
— Так я слышал, великий государь. — В голосе дьяка послышалось недоумение: с чего бы это великому князю и царю всея Руси любопытствовать, к кому там сватается какой-то стрелец...
— Сколько же дочерей у Никитки? Помнится, вроде одна была!
— Того, великий государь, не ведаю, — покаянным тоном признался Висковатый. — Сей же час велю узнать!
— Оставь, без тебя узнают. Ладно, Иван Михайлович, ступай. Скажи там, чтобы Кашкарова, стрелецкого голову, ко мне кликнули...
Голову отыскали не скоро, — видно, был в отлучке по служебным делам. Наконец рында оповестил о его приходе. Иоанн, оторвавшись от своих мыслей, согласно склонил голову, дозволяя впустить. Кашкаров — смуглый, сухолицый, с длинными негустыми усами, концами опущенными к бритому по-азиатски подбородку, — всем видом напоминающий о своих касожских предках (считалось, что род его идёт от достославного князя Редеди), вошёл без робости, едва не вплотную приблизился к царёву креслу, отмахнул поклон:
— Здрав буди, великий государь! Чего повелеть изволишь?
— Поспрошать хочу, Андрей Фёдорович... кой про кого. О повелениях — после. Сотник Лобанов по твоему ли приказу числится?
— Так, — кивнул Кашкаров. — Лобанов из моих. Не провинился ли чем, упаси Бог?
— А что, случается с ним такое?
— Да нет, — полковник пожал плечами, — в том не замечен покамест... хотя ведь с кем не бывает! Потому, великий государь, и спросил. Ондрюшку знаю по Ливонии, он там в Лаисе со мной сидел.
— Про те дела ведаю, только это когда было...
— Не так и давно, великий государь! Вон летось отправил я его с сотней встретить посольство орденское, так он там, поверишь ли, на одного рейтара напоролся, коего по тем временам запомнил. И тот немчин тако же Ондрюшку признал...
Иоанн прищурился, подался вперёд в кресле, опираясь на посох:
— А пошто он посольство встречать был послан? Не сам ли напросился?
— Ну, чего бы он стал напрашиваться! Такое у нас, великий государь, не в обычае. — Кашкаров отрицательно мотнул головой. — Ведь как говорится: от службы не отлынивай, а сам на глаза начальству не суйся. Я почему Ондрюшку послал — первое дело, сотня у него справная, не стыдно показать, к тому ж он по-немецки малость кумекает, в случае чего и перемолвиться сможет, а не перстами друг в дружку тыкать...