- Он согласен вернуться на работу при условии,
что ему заплатят за простой.
Заместитель директора кивнул: ему не хотелось лишать Илласа лавров, и если он желает небольшое недоразумение превратить в Битву за Перевал
- что ж, пусть, Залески не станет возражать.
- Только ухмылку эту я бы попросил убрать, - сказал он резко, обращаясь к Ньюкерку. - Повода для веселья я тут не вижу. - И добавил,
обращаясь к Илласу:
- Ты ему сказал, что в следующий раз дело обернется для него куда печальнее?
- Он все мне сказал, - заявил Ньюкерк. - Не сомневайтесь, больше такое не случится, если не будет повода.
- Что-то ты больно хорохоришься, - сказал Залески. - Ведь тебя только что чуть не выгнали.
- Откуда вы взяли, что я хорохорюсь, мистер? Возмущен я - вот что! Этого вам - никому из вас - никогда не понять.
- Я могу, черт побери, тоже возмутиться - и крепко, когда на заводе беспорядки, от которых страдает работа! - огрызнулся Залески.
- Нет, так возмутиться, чтоб душу жгло, вы не можете. Чтоб ярость кипела...
- Знаешь, лучше ты меня не доводи. А то худо будет. Черный рабочий только покачал головой. Для такого большого человека голос и движения у
него были удивительно мягкие, только глаза горели ярким серо-зеленым огнем.
- Вы же не черный, откуда вам знать, какая бывает ярость, какое бывает возмущение... С самого рождения в тебе точно миллион булавок сидит,
и, когда какой-нибудь белый назовет тебя “сопляком”, к этому миллиону еще одна булавка прибавится.
- Ну, ладно, ладно, - вмешался профсоюзный босс. - Мы ведь уже договорились. И нечего начинать все сначала.
- А ты заткнись! - рявкнул на него Ньюкерк. Глаза его с вызовом смотрели на заместителя директора.
А Мэтт Залески, кстати не впервые, подумал: “Неужто наш мир совсем обезумел?” Для таких, как Ньюкерк, да и для миллионов других, включая
его собственную дочь Барбару, все, что прежде имело значение, - такие понятия, как власть, порядок, уважение, высокие моральные качества, - все
это просто перестало существовать. А наглость, которую он уловил сейчас во взгляде и в тоне Ньюкерка, стала нормой поведения. Да и употребленные
Ньюкерком слова - “ярость”, “так возмутиться, чтоб душу жгло” - стали расхожими клише наряду с сотнями других выражений вроде: “пропасть между
поколениями”, “до чертиков взвинченный”, “распоясавшийся”, “заведенный”. Большинства этих словечек Мэтт Залески не понимал, и чем чаще с ними
сталкивался, тем меньше хотел понимать.
Все эти новшества, которые превращали Мэтта в человека отсталого и которых он не в состоянии был постичь, принижали его, создавали гнетущее
настроение.
Как ни странно, он поставил сейчас на одну доску этого черного великана и свою прелестную двадцатидевятилетнюю высокообразованную дочь
Барбару. Будь Барбара здесь, она, не раздумывая, безусловно, стала бы на сторону Ньюкерка, а не отца. Господи, как бы ему хотелось хоть немного
быть в чем-то уверенным!
А он вовсе не был уверен, что справился как надо с создавшимся положением, и, хотя было еще раннее утро, вдруг почувствовал, что страшно
устал.
- Отправляйся на свое место! - внезапно сказал он Ньюкерку.
Как только Ньюкерк отошел, Иллас сказал:
- Забастовки не будет.