Мы с Моной, расходясь каждый по своим делам, исчезали из дома примерно к полудню и возвращались к ужину. Мы создавали впечатление, что шастаем по городу в поисках работы. Мона раздобывала немного денег, благодаря которым мы перебивались со дня на день, а я бесцельно бродил по улицам, заглядывая в библиотеки или музеи или, когда мог себе это позволить, ходил в кино. Ни малейшего желания искать работу ни у нее, ни у меня не было. Мы даже об этом не говорили.
Поначалу, увидев Мону, что ни день возвращавшуюся с подарками для детей, хозяева радовались. Мона взяла за правило не приходить домой с пустыми руками. Помимо обычной еды, в которой мы остро нуждались, она нередко приносила деликатесы, которых Стенли с женой никогда в жизни не пробовали. Детям неизменно доставались леденцы или пирожные. И они ждали Мону каждый вечер, околачиваясь у входной двери. Какое-то время все это было довольно весело. Множество сигарет, замечательные пирожные и пироги, все сорта еврейского и русского хлеба, банки с маринованными огурцами, сардинами, тунцом, оливками, майонезом, копчеными устрицами, копченая лососина, икра, сельдь, ананасы, земляника, крабы, русская шарлотка и бог знает что еще. Мона говорила, что все это - дары ее друзей. Она не смела признать, что, транжиря деньги, все это покупает. Софи, само собой, обалдевала. Украшавшего ныне ее буфет набора продуктов она не видела никогда. И совершенно очевидно, на такой диете она могла сидеть до бесконечности. Дети, естественно, тоже.
Но только не Стенли. Он смотрел на все с точки зрения свыкшегося с нуждой человека. Что они станут делать, когда мы съедем? Мы баловали их детей. И жена будет ждать чудес, творить которые он не в силах. Стенли возненавидел нашу привычку к роскоши. Однажды он открыл буфет, вынул из него несколько банок с деликатесами и сказал, что обменяет их на деньги. Нужно оплатить давно просроченные счета за газ. На следующий день он отвел меня в сторону и без обиняков потребовал, чтобы моя жена не приносила больше детям леденцов и пирожных. Он становился все угрюмее и угрюмее. Возможно, его изматывал беспокойный дневной сон на голых пружинах. Или он подозревал, что не так уж рьяно мы ищем себе работу.
Ситуация складывалась поистине гамсуновская, но Стенли был не в настроении, чтобы оценить ее по достоинству. За столом мы едва разговаривали. Дети вели себя как запуганные. Софи открывала рот только с дозволения ее повелителя и господина. Денег теперь не хватало даже на проезд до работы. А наличные всегда выкладывала Мона. Изо дня в день я ждал, что меня напрямую спросят, откуда у нее деньги. Софи, конечно, вопросов не задавала. Мона ее зачаровала. Софи не сводила с нее глаз, следуя взглядом за каждым ее движением, каждым жестом. К Моне она относилась как к земному воплощению некоей богини.
Ночами, лежа без сна, я спрашивал себя, как бы реагировала Софи, случись ей хотя бы в течение дня проследовать непривычными путями Моны? Например, того дня, когда Мона встречается с одноногим ветераном из Уихокена. Ротермель так его зовут - будет, конечно, пьян, как обычно. Он будет ждать ее в задней комнате пивного бара, примостившегося на одной из мрачных боковых улочек, которыми славится Уихокен. Он уже наклюкался и бормочет какую-то невнятицу. При виде входящей Моны он поднимается со стула и намерен отвесить ей церемонный поклон, но ему мешает протез. Он дрожит от волнения и сознания собственной беспомощности, как большая птица, попавшая лапой в силки. Проливает пиво и матерится, грязным платком стряхивая жидкость с жилета.
- На этот раз ты опоздала всего на два часа» - ворчит он. - Сколько?- И он лезет в нагрудный карман за своим толстым бумажником.
Мона, со своей стороны - эту сцену они разыгрывают неоднократно, - притворяется оскорбленной:
- Убери свой бумажник! Ты считаешь, я прихожу лишь за этим?
Он: Убей меня Бог, а еще за чем же! Не из-за меня же!
Дуэт начался. Они репетировали его уже сотни раз.
Он: Ну, какую историю ты придумала сегодня? Можешь считать меня идиотом, но ты делаешь это классно!
Она: А тебе непременно нужна причина? Когда ты научишься доверять другим?
Он: Хороший вопрос. Если согласишься как-нибудь посидеть лишние полчаса, может быть, я отвечу. Сколько у тебя времени?
Он (смотрит на часы): Сейчас без четверти три.
Она: Ты же знаешь, я должна вернуться к шести.
Он: Твоя мать все еще болеет?
Она: А ты как думаешь? Произошло чудо?
Он: Я думал, на этот раз твой отец слег.
Она: О, прекрати! Ты опять напился.
Он: К счастью для тебя. Иначе я мог бы забыть дома бумажник. Так сколько? Давай с этим покончим, а потом немного поговорим! Говорить с тобой - что в университете учиться.
Она: Сегодня, пожалуй, полсотни…
Он: Полета? Слушай, сестричка, я знаю, я - дурак. Но у меня нет золотой жилы.
Она: Ты за прежнее? Хочешь, чтоб мы еще раз повторили все заново?
Он (с сожалением вытаскивает бумажник, кладет его на стол): Чего хочешь?
Она: Я уже сказала тебе.
Он: Я хочу сказать, что пить будешь? Ты же не собираешься бежать, даже не выпив?
Она: Ну ладно… тогда коктейль из шампанского.
Он: Пива ты никогда не пьешь, а? (Поигрывает бумажником.)
Она: Что ты вертишь бумажником у меня под носом? Унижаешь?
Он: Ну, это не так-то просто. (Пауза.) Знаешь, я сидел тут, ждал и думал, чем бы тебя порадовать по-настоящему? Ты этого не заслуживаешь, но какого рожна! Будь я поумнее, не сидел бы я здесь с тобой. (Пауза.) Так знаешь, о чем я думал? О том, как сделать тебя счастливой. Ты вроде бы красивая, но несчастнее тебя я вообще девушки не встречал. Я и сам не оптимист, не красавец и с каждым днем нее больше разваливаюсь и все-таки не могу сказать, что так уж несчастен. Какого черта! У меня все-таки есть одна нога. И я могу прыгать на ней. И время от времени я даже смеюсь - пусть над самим собой. Но знаешь - я ни разу не слышал, чтобы смеялась ты. Это ужасно. Ты вредишь себе, вот что…
Она (перебивая его): И все бы переменилось, если бы я вышла за тебя замуж?
Он: Да не то чтобы. Наша супружеская жизнь вряд ли стала бы цветущим раем. Но во всяком случае, я мог бы тебя обеспечить. И положил бы конец этому попрошайничеству и долгам.
Она: Если бы ты действительно хотел освободить меня, ты бы меня не покупал.
Он: Ну вот. Как на тебя похоже! Ты даже на миг не можешь предположить…
Она:…что у каждого из нас была бы своя личная жизнь?
Официант приносит коктейль из шампанского.
Он: Принеси еще один - леди хочет пить.
Она: Неужели необходимо затевать этот фарс снова и снова? Тебе не кажется, что он уже приелся?
Он: Мне - нет. У меня не осталось иллюзий. Но это способ общаться с тобой. Лучше уж говорить об этом, чем о больных и больницах.
Она: Значит, ты не веришь ни слову из того, что я тебе говорю?
Он: Я верю каждому твоему слову, потому что хочу верить. Должен же я верить во что-то, пусть даже в тебя.
Она: Пусть даже в меня?
Он: Ну ладно, ладно, ты знаешь, что я хочу сказать.
Она: Итак, ты считаешь, что я присосалась к тебе как пиявка.
Он: Пожалуй, точнее я не мог бы выразиться. Спасибо.
Она: Сколько сейчас времени, скажи, пожалуйста?
Он (смотрит на часы, лжет): Сейчас точно двадцать минут четвертого. (Делает вид, что испугался.) Но ты должна непременно выпить еще. Я приказал ему сделать еще один…
Она: Выпьешь сам, у меня нет времени.
Он (в отчаянии): Эй, официант, где тот коктейль, который я закатывал час назад? (Забывается и пробует встать со стула. Спотыкается и в изнеможении оседает снова.) Черт бы побрал эту ногу! Лучше уж обходиться деревянной культей. Черт бы побрал эту дерьмовую, гребаную войну! Извини, я забылся…
Чтобы успокоить его, Мона делает глоток из бокала, затем резко поднимается. - Я должна идти! - говорит она. И идет к двери.
-Обожди, обожди минуту! - кричит Ротермель. - Я вызову такси. - Он сует бумажник в карман и ковыляет за ней.