— Что произошло? — тихо спрашиваю я. — За что…
Я не могу закончить фразу, не уверена, что хочу услышать ответ.
Алекс мельком смотрит на меня и сразу отворачивается.
— За что его сюда посадили? — Голос Алекса снова делается жестким. — Не знаю. За что сажают людей в шестое отделение? Он думал своей головой. Отстаивал свои убеждения. Он не сдавался.
— Шестое отделение?
Алекс старается не встречаться со мной взглядом.
— Отделение смертников, — тихо говорит он. — В основном туда бросают политических. Они сидят в одиночках. Из этого отделения еще никого никогда не выпускали на волю, они здесь навсегда. — Алекс обводит рукой двор и повторяет: — Навсегда.
Я вспоминаю табличку на железной двери: «Пожизненное». И приписка — «ха-ха».
— Мне так жаль, Алекс.
Мне безумно хочется дотронуться до него, но все, что я могу себе позволить, — это придвинуться чуть ближе, чтобы между нами осталось только несколько дюймов.
И тогда Алекс смотрит мне в глаза и грустно улыбается.
— Им с мамой было по шестнадцать, когда они познакомились. Представляешь? Когда я родился, маме было всего восемнадцать.
Алекс садится на корточки и проводит большим пальцем по надгробию отца. Теперь я понимаю, что он приходит сюда, чтобы обновлять надпись и не забывать об отце.
— Они хотели убежать вдвоем, но отца поймали до того, как они смогли осуществить свой план. Я и не знал, что его бросили в тюрьму, все время думал, что он умер. Мама считала, что так для меня будет лучше, а в Дикой местности, кроме нее, никто ничего толком не знал. Наверное, маме было легче верить, что отец умер, чем жить с мыслью, что он гниет в «Крипте». — Алекс продолжает водить пальцем по буквам на надгробии отца. — Тетя и дядя рассказали мне правду, когда мне исполнилось пятнадцать. Они хотели, чтобы я знал. Я пришел сюда, чтобы увидеть его, но… Было уже поздно. Он умер, умер за несколько месяцев до моего прихода. Здесь его и похоронили, чтобы его останки не могли никого и ничто заразить.
Меня начинает подташнивать. Стены словно сдвигаются и становятся выше, а небо отдаляется и превращается в точку.
«Мы никогда отсюда не выберемся», — думаю я, но потом делаю глубокий вдох и стараюсь взять себя в руки.
Алекс выпрямляется и во второй раз за утро спрашивает:
— Готова?
Я киваю, хотя совсем не уверена в своей готовности. Алекс позволяет себе мимолетную улыбку, я вижу в его глазах искру тепла, а потом лицо его снова становится непроницаемым.
Перед уходом я в последний раз смотрю на могильный камень, пытаюсь вспомнить какую-нибудь молитву или еще какие-нибудь подобающие случаю слова, но ничего не приходит в голову. В учебниках не говорится, что конкретно происходит, когда ты умираешь. Предполагается, что человек растворяется в небесной субстанции, имя которой Бог, он как бы поглощается Всевышним. Но в то же время ученые говорят нам, что исцеленные после смерти отправляются на небеса и живут там в счастье и гармонии.
Алекс уже прошел мимо меня в направлении к двери. Я поворачиваюсь к нему и спрашиваю:
— Тебя зовут Алекс Уоррен?
Алекс едва заметно качает головой.
— Это псевдоним.
— На самом деле ты Алекс Шитс.
Алекс кивает. У него есть второе имя, настоящее, как у меня. Мы стоим и смотрим друг на друга, и в этот момент я чуть ли не физически ощущаю нашу связь с Алексом, наша близость защищает нас, как сильная рука. Это ощущение пытаются передать люди, когда говорят о Боге. Такое чувство возникает во время молитвы. Я возвращаюсь вслед за Алексом в коридоры «Крипты» и стараюсь не дышать, когда на нас вновь обрушивается волна зловония.