- Микитка, болезный ты мой…
- Теперь меня зовут Иоанном, - хрипло ответил юноша.
Желань рассмеялась.
- Как императора…
Она закусила губу, не смея продолжать, - а рабичич быстро отошел от нее и уставился в стену, сложив руки на груди.
- А где твоя мать? – спросила Желань.
Она взялась за лоб, кусая губы, ужасаясь услышать ответ, который слетит с губ безбородого. Если Микитка вообще ответит.
Но он ответил – после долгого молчания, не поворачиваясь к Желани:
- Мать продали в служанки одному итальянцу, купцу, и меня с ней… Он понимает по-нашему… и поставил ее над своим хозяйством, чтобы следила, пока его дома нет – пока он ездит по дальним краям. А потом меня продали во дворец, потому что мне не нашлось дела у католика.
Микитка-Иоанн оглянулся на Желань и обжег ее глазами.
- Мать смирилась, потому что хозяин был к ней добр и обещал, что мне будет хорошо…
- Ты не виделся с ней больше, - прошептала Желань: как будто это и так было непонятно. Юноша качнул головой.
- Что я, совсем дурной? – сжимая красивые губы, проговорил он; на щеках пламенели розы. - Даже если бы и позволили…
Он говорил сейчас как мужчина, как ни разу не говорил в их первую встречу, - но мужчиной, мужем, ему уже никогда не быть.
Желань быстро подошла к нему… ей так хотелось обнять его, утешить; но она знала, что нельзя. Микитка повернулся к ней, и она положила ему ладонь на плечо, не посмев больше заговорить.
Он прижался горячим лбом к ее груди – на несколько страшных, бесценных мгновений – а потом, сняв руку пленницы со своего плеча, молча последовал, куда направлялся. Дверь одного из покоев гинекея открылась на его стук - и снова закрылась.
Желань опустилась на пол и, закрыв лицо руками, всплакнула. Нет, она не плакала долго – она быстро овладела собой, как несчастный рабичич, который сейчас держался так стойко. Одному Богу было известно, что Микитка таил в сердце против своих мучителей.
Желань встала на ноги, вздохнула и перекрестила ту дверь, за которой он исчез. Потом перекрестила свой лоб и, поклонившись невидимым заступникам, вернулась к себе.
Метаксия была по-прежнему у нее в спальне – но теперь занималась делом: она шила при свече. Вскинув голову на звук шагов, взглянула своими умными серыми глазами в лицо наложницы. Ни о чем не спросила.
- Хочешь поработать со мной? – предложила прислужница.
Желань с готовностью кивнула; и вскоре забылась за рукодельем вместе с гречанкой, голова к голове. Забылась хотя бы ненадолго.
Господин пришел к ней через день после приезда василевса. Теперь у Желани были крови, нечистые дни; и Фома Нотарас не притронулся к ней. Они уже могли немного говорить – и грек остался у нее для разговора…
Хозяин спросил на своем языке, как ее зовут, - неужели не выведал этого у Метаксии? Или ему попросту не было никакого дела до ее прежней жизни?
- Меня зовут Желанью, - сказала рабыня по-гречески. Ромей улыбнулся и, ласково приблизив к себе ее голову, поцеловал ее в лоб.
- Это языческое имя, тебе оно больше не годится, - сказал он. – Теперь тебя будут называть Феодорой.
Желань заплакала. А ромей сел рядом, обнял ее за плечи и взял за руку, как сердечный друг. Ласково сказал, что скоро поведет ее в цирк, на представление – путь в цирк вел прямо из Большого дворца, чтобы василевсы могли развлекаться, не выходя из дому. В честь возвращения императора устраивают игры…
Пленница смутно понимала, о чем говорит хозяин, - и это смутное понимание отчего-то наполняло ее ужасом; она продолжала плакать, не поднимая глаз. Патрикий еще раз поцеловал ее в лоб, погладил по волосам и ушел.
Желань подняла голову, глядя ему вслед сверкающими влажными глазами, - потом вытерла глаза и перестала плакать.
* Иоанн VIII Палеолог, предшественник Константина XI Драгаша, последнего императора Византии, и предок Софьи Палеолог, греческой царевны, выданной замуж за московского великого князя Ивана III.
* Элитное подразделение византийской армии.
========== Глава 5 ==========
Ей снилось, что в Остриане Нерон со свитой августианов, вакханок, корибантов и гладиаторов давит украшенной розами колесницей толпы христиан, а Виниций хватает ее в объятья, втаскивает на колесницу и, прижимая к груди, шепчет: “Идем к нам!”
Генрик Сенкевич, “Камо грядеши”
- Мы не можем с этим смириться, - сказал патрикий Нотарас.
Усталое лицо сидящего императора озаряло солнце, светившее в окно, – но не оживляло, а словно подчеркивало его годы, его бремя.
- Это решалось при вашем участии, - тихо возразил василевс, - или теперь вы берете свои слова назад? Без поддержки Рима мы ничего не сможем сделать.
Он поднял голову и взглянул в глаза патрикия.
- Что в мое отсутствие случилось такого, что заставило вас склониться на другую сторону? – снова прозвучал его негромкий, ровный голос. - Почему теперь вы опять сделались так непримиримы к католикам?
Под его пристальным взглядом на белых щеках Фомы выступил румянец. Благолепное лицо василевса изменилось – слабая недобрая улыбка тронула губы; но он ничего не сказал.
- Нам нужно молиться, - глубоко вздохнув, проговорил император, - нужно молиться всем братьям-христианам об отвращении грозящей империи чумы. Быть может, если мы соединим праведные слова с праведною жизнью, случится чудо…
- Время чудес для нас давно миновало, государь. Знамение Риму было послано полторы тысячи лет назад, - резко сказал патрикий.
Сейчас это был далеко не тот лукавый и нежный человек, которого принимала у себя рабыня-славянка, - а прямой, властный муж, как и следовало его благородному званию. Но Фома Нотарас перешел грань; император резко встал с кресла, запахнувшись в багряную мантию. На его щеках выступил такой же багрянец.
- Я не желаю слушать, как вы богохульствуете. Приказываю вам идти и помолиться, чтобы Господь прояснил ваш разум, - отрывисто приказал Иоанн. – Сейчас нас ничто не должно ни смущать, ни разъединять!
Патрикий несколько мгновений неподвижно смотрел на императора – потом, точно вдруг осознав, где он находится и какой приказ получил, поклонился и быстрыми шагами направился прочь. Взметнулась его щегольская мантия, проскрипели сапоги на высоких каблуках. Престарелый император Иоанн посмотрел ему вслед – потом опять опустил голову, и губ коснулась улыбка, полная отвращения.
Фома Нотарас прошел несколько залов дворца, ничего вокруг не замечая, точно и вправду помутившись рассудком, - а потом провел рукою по лбу… и, встряхнув светлой головой, направился к выходу. Стража у дверей посторонилась, отсалютовав благородному мужу; он не ответил на приветствие. Фома пошел прямо в храм, к великой Святой Софии – непорочной царице Города, царице империи, все еще согревавшей и возвышавшей сердца всех христиан. Там он долго молился, припав лбом к полу.
Как ему теперь хотелось жить! Патрикий был еще довольно молод – ему не исполнилось и тридцати; но уже утомлен жизнью. Он пресыщался, еще не попробовав ни блюда, ни женщины, а только взглянув на них и поняв, какой вкус будет у его удовольствий, - как и многие благородные люди империи. Теперь же ему как будто дали новые глаза и новые чувства…
Что такое с ним сделалось, чего он причастился?
Патрикий не желал об этом думать; а только вздохнул и еще раз припал головою к драгоценному мозаичному полу. Потом он перекрестился и встал. Ему следовало бы еще и исповедоваться – но как раз сейчас он этого не мог.
Хотя он привык лгать, а вернее говоря – недоговаривать на исповеди; но сейчас это вдруг показалось невозможным… Не священника ему было страшно, не грустного укоряющего лика Христова; а чего-то, что пробудилось у патрикия внутри.