Наверное, когда‑то это были несколько квартир, которые объединили в одну… И везде, начиная с прихожей, висели картины – в таких же золоченых рамах, которые Сергей видел во время короткой пробежки по Русскому музею… Может быть, эти рамы и были как раз оттуда, помнится, Анна что‑то, смеясь, рассказывала о невероятных запасах старых рам в подвалах Русского музея.
Анна перехватила взгляд Числова и улыбнулась:
– Здесь много чего интересного. Картины, кстати, в основном еще от дедушки, а не от… Муж, он… Он не очень интересовался живописью: Пойдем, я настоящего Айвазовского покажу… Хочешь?
– Хочу, – выдавил через пересохшее горло Сергей и добавил зачем‑то через паузу: – Айвазовского.
Анна повела его через какие‑то темные комнаты и коридоры – свет не включала, но абсолютной темноты не было, везде темноту превращали в красивый полумрак искусно закамуфлированные источники легкой подсветки.
– Вот, – сказала наконец Анна. – Это Айвазовский. Самый что ни на есть настоящий.
На картине было нарисовано море. Числов смотрел на масляные волны и переминался с ноги на ногу. Потом он ощутил руку Анны на своей спине, но все еще боялся ошибиться.
– Да ну же! – чуть ли не выкрикнула она уже почти со злостью и развернула Числова к себе лицом. И они начали целоваться – жадно, нежно, грубо и по‑всякому… Про Айвазовского, конечно, забыли – ну да, наверное, он, если и узнал про это на «том свете», не обиделся…
Они накинулись друг на друга так, как могут накинуться два молодых, здоровых человека, очень понравившиеся друг другу физически и очень сильно изголодавшиеся по противоположному полу. Есть такая известная поговорочка: «Голод – лучший повар». М‑да. А плюс к этому всему в их встрече были авантюрность, интрига, азарт и томление, с учетом всех этих ингредиентов «винегрет» получался довольно‑таки крутого замесу. Легкая эротика стала быстро перерастать в не такую уж легкую еще под всё тем же многострадальным Айвазовским… Потом они свалились на какую‑то кушетку, а с нее на ковер… Потом черт знает что пошло на каком‑то старинном столике, там у Числова случилось даже некое помрачение (или раздвоение) сознания: ему, в частности, по сенсорным ощущениям казалось, что он входит в Аню сверху и – как бы это сказать поприличнее – традиционно, что ли, но, повернув голову в сторону старинного зеркала, с удивлением увидел захватывающую картину орального соития… Как‑то они все же добрели до спальни – там безумие продолжалось… И черт его знает, сколько прошло времени, когда голый Числов пополз искать ванную – естественно, он заблудился, и голая Аня, смеясь, пришла ему на помощь. Она взяла его за руку и потащила в другую сторону:
– Пойдем лучше в розовую ванную, она ближе.
– Да? – не особо уже удивился капитан. – А еще какие есть?
– А еще есть перламутровая. И ванная для гостей.
– Понятно…
Розовая ванная показалась Числову похожей почему‑то на рубку космического корабля. Анна, смеясь, включала разные подсветки, какие‑то струи воды, бьющие из стен и пола… Потом они забрались в огромный бассейн‑джакузи, чуть было не утонули там – но все, конечно, обошлось…
Забылись они уже утром – тесно и крепко прижавшись друг к другу, будто боялись потеряться во сне. Числову ничего не снилось. Он провалился в очень хороший глубокий сон – словно упал в обморок. Засыпая, он, наверное, испытывал эмоцию, близкую к счастью, сам‑то он об этом подумать не успел, на мысль не хватило ни сил, ни времени.
…Многие умные люди повторяли одну простую истину: счастье – это мгновенное состояние человеческой души. Долгим оно не бывает, и остановить прекрасное мгновение не под силу обычному человеку, а Мефистофель является не ко всем, и слава богу.