Сука духовская…
…Числов вырвался из кошмарного сна со стоном, дико уставился на женские глаза напротив.
– Только не говори, что не помнишь, как меня зовут, – сказала Анна, вытирая ладошкой Числову испарину со лба. – Этого я не переживу.
Сергей потряс головой и улыбнулся:
– Аня… Анечка… А как тебя мама в детстве называла?
– Да ну… Ты смеяться будешь…
– Не буду, – Числов даже руку к сердцу приложил. – Ей‑богу!
– Нюся‑Хрюся.
Капитан фыркнул, и Анна развела руками: мол, кто бы сомневался.
– Вот нельзя верить мужикам. А тем более военным. Сережа… Тебе что, Чечня снилась? Ты… ты один раз так дернулся и закаменел потом, зубами заскрипел, я по‑прежнему испугалась, хотела даже за водой бежать… Мама говорила – если человеку кошмар снится – ему надо в лицо водой плеснуть… Вода – она все плохое, черное забирает…
Числов откинулся на подушки.
– Что‑то снилось… Да, наверное, Чечня… Только странный сон какой‑то… Я весь не помню… Будто ты со снайперской винтовкой, и я тебя на видеокамеру снимаю, и такое странное чувство… Словно неправильно что‑то делаем, совсем… Как будто не в тех ты целилась, в кого надо… А я крикнуть хочу, а вместо этого снимаю тебя…
– Да, – сказала Анна, – действительно странный сон. Тут по Фрейду толковать надо. Не бери в голову, Сережа. Иди ко мне, я тебя поглажу, побаюкаю. Господи… Сережа, я с ума схожу от твоего запаха… Сережа… О‑о… Сере…
И снова – вверх‑вниз, какие‑то дикие, сумасшедшие качели удовольствия, и вроде бы сил нет, но и конца им нет, и куда‑то исчезает мир, все растворяется в счастливом стоне женщины, а потом Числов исчезает и сам – перестает быть, ощущать, слышать и осязать…
Когда он в очередной раз очнулся‑проснулся, Анна сидела у круглого столика в длинном розовом пеньюаре, курила и задумчиво на него смотрела. Капитану показалось, что женщина так сидит уже давно, и он даже не постеснялся спросить:
– Ань… Ты давно… там обосновалась? Надо было толкнуть меня и…
Анна Дмитриевна усмехнулась и ничего не ответила. А что она могла ответить? Что с ней происходит что‑то странное? Что вместо обычного сексуального приключения, на которое она, как свободная женщина, вполне имела право, на нее навалился какой‑то морок… Она бы сама назвала это состояние влюбленностью, если бы не имела аллергию на высокие и красивые слова и если бы хоть на полмизинца верила в любовь с первого взгляда. Анна Дмитриевна считала сама себя женщиной вполне прагматичной, в меру – циничной, жизнью битой и в романтическую дурь давно не верящей… А вот, поди ж ты, как оно нахлынуло‑то… Смотрела на этого спящего капитана, про которого сутки назад знать не знала, что такой вообще на белом свете существует, и аж сердце заходилось – от нежности, боли, от какой‑то странной обиды за него – такого родного – и еще от гордости… Да‑да. Самой настоящей гордости. Потому что Аня успела не понять, а прочувствовать: вот этот Сергей – нищий офицер, впервые в жизни вчера вошедший в пятизвездочный отель, он – настоящий. Настоящий – и в этом понятии было всего очень много… Женщины очень тонко чувствуют такие вещи, они идут откуда‑то из генной памяти, от каких‑то природных инстинктов, от древних времен, когда защищенной можно было почувствовать себя только с воином. Воин и солдат – это ведь не одно и то же. Солдат – это профессия. А воин – состояние души, особое состояние, как особый талант. Воин – это тот, кто может идти до конца. И защищать – до конца, любой ценой.