Какому-то балбесу в милицейской форме показалось, что я на него не так посмотрел. Я ему представился как майор милиции. И получил дубинкой по плечу.
— Бред какой-то.
— Вот и я так думал… Ну, в ОМОНе много ребят со странностями.
— Да уж.
Аверин вздохнул. Сколько мероприятий проводил с омоновцами. Видел людей, которые шли на пули, рисковали своими жизнями, спасая других людей. Видел, как шагали на амбразуры. В Осетии омоновцы заслоняли своими телами мирных людей, спасали их от расправ. Там было множество мужественных и честных сотрудников. Но ведь находились и такие, кто мечтал заехать хоть кому-нибудь дубинкой. Оказывались и любители ездить на обеспечение массовых мероприятий с сумками — пока одни охраняли фанатов на рок-концертах, другие вытряхивали из ларечников выпивку и еду. Две стороны одной медали. Такая работа — грань между добром и злом особенно резка. И среди людей, служащих бок о бок, одни совершают подвиги, а другие подлости.
— Давай крюк сделаем, — предложил Карпов — Покажу тебе «Белый дом».
Они проехали мимо Верховного Совета. Обгорелое величественное, похожее на атлантический суперлайнер здание почернело и обгорело, было осквернено снарядами, вокруг него стояло оцепление из милиции и армии. Аверин нахмурился. Ему стало стыдно и противно.
Карпов довез Аверина до дома и напоследок сказал:
— Сегодня Ремизов приказал отдыхать. Завтра на службу.
— Буду… Возможно….
— Э, ты что-то раскис, Слава. Что с тобой?
— Да так…
— Не нравится? А кому нравится.
Аверин открыл входную дверь. Пушинка встретила его обрадованным мяуканьем. Кошки тоже умеют ценить дружбу. Он бросил чемодан и уселся в кресло. Пушинка прыгнула ему на руки.
— Ну, тебя Егорыч откормил, — покачал головой Аверин, взвесив на руке Пушинку. — Тигра настоящая. Пушинка лизнула его в щеку, заурчала.
— У, котяра, — он погладил ее, и она протянула лапы, блаженно впилась в хозяина когтями, вытянулась.
Он положил котенка на диван. Вышел из квартиры. Поднялся двумя этажами выше. Позвонил в дверь.
Егорыч выглядел вполне прилично, если не считать того, что левая рука была перевязана.
— Чего, ранили? — спросил Аверин, кивая на перевязанную бинтами с пятнами крови руку.
— Привет, Слава. Пулей зацепило.
— Ты уже ветеран боев с правящей верхушкой.
В доме Егорыча царил беспорядок. В углу стояло несколько пустых бутылок. На столе высился ополовиненный «Абсолют», но Егорыч не выглядел пьяным. Они уселись за стол. Егорыч разлил водку по рюмкам, произнес:
— За тех, кто погиб.
Аверин опрокинул обжигающее содержимое.
— Слава, ты не представляешь, что это было. Четвертого октября я у «Белого дома» находился. Вокруг него шел постоянный крестный ход. Подошли броники. И первую пулю получил священник, возглавлявший крестный ход. Пуля прошла через икону.
Аверин передернул плечами.
— А потом… Я-то выбрался. Чиркнуло, — Егорыч потянулся к бутылке, но отставил ее. — А сколько погибло людей! Хороших людей, Слава. Которым не было все равно… Они выбили тех, кому не все равно. А быдло на мосту стояло и смеялось. Оно смотрело на представление…
Егорыч покачал головой, отгоняя от себя страшные воспоминания.
— Представляешь, Слава, бьет пулемет. Вокруг стоят зрители. Один падает, сраженный пулей. Его оттаскивают, и тут же его место занимает другой любопытствующий. Это что-то совершенно необъяснимое.
— Да.
— Слава, я ненавижу это быдло. Ненавижу этот город. Чтоб он провалился!
— Да ладно тебе.
— Сколько людей ушло! Каких людей…
Егорыч хлопнул ладонью по столу. И заплакал. У Аверина тоже встал ком в горле.
Они проговорили полночи. Егорыч сбивчиво рассказывал о пережитом. Иногда снова закипали слезы.
— Я не хотел после этого жить.