В Пушкине началась война за сферы влияния, за несколько дней там перебили двенадцать человек. Дошло до того, что по радио жителям советовали меньше появляться на улицах, поскольку киллеры расшалились. Настоящая война развернулась в Балашихе. Когда милиция подоспела по вызову, бой шел вовсю. Несколько боевиков было убито, погиб сотрудник РУОПа.
— Чего такой с лица опавший? — спросил Егорыч, заглянувший в пол-одиннадцатого вечера в гости. Аверин как раз пришел с работы, злой и усталый.
— Ищу все.
— Находишь?
— Не нахожу.
— А чего ищешь?
— Кто одного вора убил. Крупного вора.
— Квадраташвили?
— И ты слышал.
— Да только в яслях про него не слышали. А детсадовские уже все знают о Квадраташвили.
— Вор обычный. А дело на контроле в администрации президента.
— А чему ты удивляешься? Ленин опирался на бедняка-голодранца и пропойцу. А эти — на бандита.
— Злопыхатель ты неисправимый.
— Скоро ваше МВД разгонят. Тут один политикан предложил в каждом районе МВД свое создать на самофинансировании. Читай — банду, которая начнет порядок наводить. Мудро?
— Мудро.
— То-то… Мне коньячок принесли. Настоящий армянский.
Хочешь тяпнуть?
— Нет, — покачал головой Аверин.
— А кто тебя спрашивает? — Егорыч полез в сумку, которую притащил с собой, и поставил на стол бутылку марочного конь яка.
— За что пьем? — спросил Аверин, глядя на фарфоровые чашки, в которые Егорыч налил коньяк.
— За выздоровление.
— То есть?
— Понимаешь, наша страна больна. А эти все: «новые русские», занятые воровством, политики, бандиты, занятые тем же, шизоиды, занятые шизухой, одуревшие злобные обыватели, — это бациллы. За то, чтоб против них антибиотик нашелся. — Думаешь, найдется?
— Умом понимаю — ни шиша. А сердцем верю — найдется. Аверин проглотил коньяк. Стало теплее. Егорыч смотрел на него улыбаясь, и улыбка была доброй, понимающей.
— Ну чего, легче?
— Легче.
— Вот и хорошо…
— Подготовил очередной отчет президенту? — спросил Ремизов Аверина утром.
— Подготовил. Ничего не сделано. Задержаны две рэкетирские бригады — в Москве и Саратове по информации.
— Вот, а говоришь ничего не сделано.
— Но к убийству отношения не имеют… И направление расследования…
— Совсем глухо?
— Только приятель этот Отарин — Качидзе. Если только его растрясем, что маловероятно.
— Вероятно, маловероятно. Пиши — установлен источник информации, который может дать сведения касательно мотивов убийства. Так?
— Черт знает… Не хотелось бы.
— А если выяснится, что мы скрывали информацию? Что тогда? В порошок сотрут.
— Ладно.
— Когда планируешь контакт с Качидзе?
— Послезавтра.
— Приглашать сюда не стоит. Давай на одну из наших квартир. Я тоже приму участие.
Справка ушла наверх. И у Аверина возникло ощущение, что они сделали большую ошибку…
Следующий день Аверин провел в отделе по расследованию бандитизма и умышленных убийств Московской прокуратуры. Дело по убийству Квадраташвили вела Нина Николаевна Камышова — убеленная сединами, в возрасте женщина с напористыми манерами, желтыми от никотина зубами, умная, циничная, цепкая, любившая матюгнуться, способная опрокинуть после удачного мероприятия стаканчик водки — иного не признавала. Таких профессионалов Аверин видел на своем веку не так много. Если есть зацепки, можно не сомневаться, она доведет дело до ума. Она относилась к вымирающему племени Важняков (с большой буквы) — следователей по особо важным делам, достигших профессиональной вершины, готовых идти в выполнении долга до конца, умеющих сплотить вокруг себя хороших работников и зарядить их своей силой, энергией, желанием установить истину.