Пусть до Москвы трехсоттысячному Новгороду было далеко, но соответственно масштабам страсти там кипели нешуточные.
— Это же надо умудриться так поставить, — сказал вечером в гостинице за рюмкой полковник Шаповаленко из оргинспекторского управления, руководивший комиссией. — Смотри, государство наше родненькое сегодня ни негров, ни Кубу не кормит, недоразвитым странам не помогает, союзников на три буквы послало. На оборону денег почти не тратим. Где новая техника в армии? Кукиш вам, а не техника. Где здравоохранение, культура? Фиг вам, а не здравоохранение и культура. Где пенсии? Накрылись пенсии. Север не осваивают, на БАМ, Афганистан деньги не расходуют. Квартиры гражданам не строят. Всю собственность, которая еще остается, распродают — а это не миллиарды, а триллионы «зелени». И ни шиша нет — в долгах, как в шелках. Зато только и слышно, что при красных очереди за колбасой стояли и шмотья, видиков и прочих радостей не было.
— Так ведь не было, — вставил слово Аверин.
— Не было, точно… Но если бы все те расходы, которые сегодня порезали, да на благо народное пустить лет десять назад — мы бы при коммунизме за год жили и каждой семье по вилле бы построили. Икру бы ложками жрали, а япошки и американцы нам бы зад лизали. Представляешь, поганый америкашка лижет наш русский зад, поскольку ты ему платишь за это его погаными долларами. Двести миллиардов на западные счета ухнули, демократы сраные, мать их растак, — полковник ругался долго и со знанием дела, потом опрокинул стакан водки. — В два раза производство упало… Экономисты хреновы. Нам бы Кремлем заняться, а не этими несчастными киллерами, грабителями и разбойниками.
— Кто ж мешает? — хмыкнул Аверин, думая, что полковник сильно напоминает ему Егорыча.
— Кто?.. А ты не знаешь?.. Они чего, ворюги, за власть держатся? Знают, сколько на них компры. Знают, какие судебные процессы пойдут, стоит им на миг руль выпустить. Из них же каждый на несколько пожизненных наработал, мать их растак-перерастак. А я, старый полковник, должен этим голубым младшим научным сотрудникам служить, едрить их.
— Кто просит служить?
— Потому что все мы трусы, так нас растак. Все боимся за борт выпасть, чтоб нам всем пусто было. Потому что мы менты, и наше дело служить. То партхамам, то демшизам. Мы — служебное прилагательное, ясно? Оцени каламбур… Что, не оценил? Ну и тудыть твою через коромысло… Ладно, еще по маленькой.
Он донимал Аверина до полтретьего ночи. На следующее утро полковник был хмурый — сработала гэбэшная закалка. Выходец из пятого управления КГБ, он задумчиво смотрел на Аверина, вспоминая, что же наболтал вчера. Впрочем, даже если бы Аверин и решил заложить полковника, вряд ли это кого-то заинтересовало бы. Никого не волновали умонастроения сограждан, их политические взгляды. Времена пятого идеологического управления КГБ канули в вечность безвозвратно. Кто какие анекдоты про кого рассказывает, никого теперь не занимало. На совещании у начальника УВД полковник очень убедительно обрисовал задачи, которые ставит правительство в этот нелегкий момент, и призвал стойко переносить временные трудности, заверил, что Москва делает все, чтобы нормализовать ситуацию, спасибо правительству и лично всенародно избранному.
Вернулся в Москву Аверин лишь в конце марта. Там произошла масса событий.
К телу, всплывшему из пучин Москвы-реки, были привязаны две двадцатичетырехкилограммовые гири. Но распухший труп поднял и их. В трупе опознали Бороду — авторитета, пропавшего в ноябре. В глотку был засунут галстук, которым его удушили. Естественно, преступление попало в разряд нераскрытых. Наконец пришла пора тряхнуть братву, которая встречала Бороду в Шереметьеве, когда тот прилетел из Штатов. Но братва стояла на своем — доставили драгоценное тело живое и здоровое до места.