Ил. 3. Будапешт, кладбище «Обуда», надгробие Флориана Альберта, фрагмент. Фото: Штефан Краузе, 2017
Для литературы больше прочего подходят актуализация, фикциональная ревальвация, переоценка и заостренное скрепление нарратива, связанного с футболистами как icon. Текст или по меньшей мере его пассаж при этом отмечены тогда одновременно апелляцией к футболу как сюжету и обращением к харизме и к icon возведенному игроку.
Так, в одной сцене почти в самом конце романа Роберта Менассе «Столица» (2017, Die Hauptstadt) всплывает Ференц Пушкаш. Его упоминание в речи персонажа – единственная отсылка на тему футбола – служит многозначительным анекдотом в наррации вплетенных в повествование героев. В той сцене Феня Ксенопулу (Ксено), чиновница [какого-то учреждения] Европейского союза, с коллегой Фридшем обедает в итальянском ресторанчике в центре Брюсселя. Они хотят поговорить о будущей карьере Ксено, о ее возможном переводе и об их интимных отношениях. Разговор ведет в основном Фридш, а Ксено поначалу больше слушает и лишь под конец более активно вступает в беседу. Роль метапоэтического комментатора отведена официантке родом из Милана, которая учила немецкий в Мюнхене, где работала администратором итальянского ресторана. Говорит она с довольно сильным баварским акцентом: «Хозяйка пожелала им хорошего аппетита, но произнесла это на баварский лад: изобразить трудно, что-то вроде „Angurten!“». Посредством диалектной детали этот второстепенный персонаж введен отчасти как инстанция иронического комментария, ибо позже в разговоре Фридша и Ксено снова и опосредованно всплывает слово «Angurten!», которое здесь, в этом контексте, должно читаться в другом смысле – как глагол («Пристегнуться!»). В этом смысле фраза, которая интрадиегетически подразумевается как замечание по поводу заказа напитков («Фридш заказал воду, Ксено вино») со стороны официантки: «Теперь у вас есть все, что нужно, чтобы проповедовать и чтобы пить…» – служит уже как возможное распределение ролей между участниками разговора – Фридшем и Ксено. Для обратной связи фигуры официантки, однако, рассказанный Фридшем анекдот («Фридш любил этот ресторанчик, знал все связанные с ним истории») на страницах романа о Европе «Столица» встречается на футбольном поле в центре Европы – в Вене с историей, окрашенной революциями и (как их следствием) политическим изгнанием, словно два ее крайних полюса:
Недавно она (официантка. – Шт. К.) в момент закрытия включила на своем музыкальном центре «Интернационал», рассказывал Фридш. Кое-кто из гостей был весьма удивлен. Знаешь, почему? Из тоски по Милану, она сказала.
Ксено взглянула на него с недоумением.
Фридш засмеялся. Ее отец, объяснил он, был горячий болельщик «Интернационале»: это знаменитый футбольный клуб из Милана. И когда клуб добрался до финального матча Кубка Европы с мадридским «Реалом», он отправился в Вену.
Почему в Вену?
Потому что финальная встреча состоялась там. Так вот, «Интер» (Милан) против «Реала» (Мадрид). Перед встречей австрийский военный оркестр должен быть исполнить оба гимна.
Почему военный оркестр?
Я не знаю. Это было именно так. Думаешь, музыканты венской филармонии играют на футбольном поле? Так или иначе: оркестр исполнил сначала гимн мадридского «Реала». Затем должен был следовать миланский. Но оркестрантам по ошибке дали ноты «Интернационала» вместо гимна клуба «Интернационале» (Милан). И вот внезапно зазвучал коммунистический «Интернационал». Некоторые итальянские игроки на самом деле подпевали: «Вставай, проклятьем заклейменный…» Без понятия, как это будет по-итальянски. За «Реал» играл Ференц Пушкаш, в то время, возможно, лучший футболист в мире. Венгр, который в 1956-м спасся бегством из Будапешта от советских танков. Когда перед игрой он прослушал коммунистический гимн, то был настолько сбит с толку, что после лишь бродил в шоке по полю, из-за чего «Интер» выиграл у «Реала» со счетом 3:1. Поэтому-то, в память об этом триумфе, отец ее все время проигрывал дома «Интернационал», поэтому и она…
Футбол в этой сцене изображается не как событие политической жизни, но тем не менее как событие, на ход которого политика оказала сильное влияние; ни покрой, ни развязка этого события не опорочили иконического статуса Пушкаша и даже не повредили ему: напротив, именно благодаря статусу этого персонажа становится ясно, насколько сильной травмой был для Венгрии и венгров 1956 год. При этом может лишь показаться, что политическое изгнание Пушкаша высмеивается в этом анекдоте и его унтертоне. Ибо благодаря идее героя Фридша (плейбоя, своего рода мачо, который несколько бахвалится знаниями стратегии с высоты «своего человека»), а помимо того – одновременно интрадиегетической позиции и экстрадиегетической перспективе фигуры официантки – анекдот приведен не ради простого эффекта, он обращается в своем размещении (в двояком смысле) к изначальному значению термина, привнося, с одной стороны, в биографию футбольного icon Пушкаша подробности, неизвестные до того публике – которые, с другой стороны, сам автор представляет как нечто «неопубликованное». В одном интервью, появившемся уже после выхода романа в свет, Менассе приподнимает автобиографическую завесу над этим эпизодом, не проясняя, впрочем, его смысла:
[Катарина Шмиц: ] Быть может, нам нужен столичный футбол, в рамках которого можно прекрасно соединить воедино мультикультурализм с пережитками национализма? Вы же вот рассказываете замечательную историю об «Интернационале»…
[Роберт Менассе: ] Это то, что в двенадцать лет я пережил сам. И всегда мечтал когда-то эту историю использовать. В 1966 году миланский «Интернационале» играл в Вене с мадридским «Реалом». Это был финал Кубка Европы. Отец, как бывший игрок австрийской сборной, получил контрамарку. Я был очень взволнован: ведь за «Реал» тогда играл Ференц Пушкаш, один из лучших футболистов мира. Чего я не понимал, так это то, что оркестру по ошибке вместо нот миланского гимна дали ноты коммунистического «Интернационала». Отец побледнел. По рядам прокатился ропот. Потом уже отец объяснил мне ситуацию. Я никогда не смог ее забыть. Ференц Пушкаш играл в тот день просто отвратительно. «Реал» проиграл со счетом 3:1. Позже я спрашивал себя, может ли статься, что Пушкаш – который бежал за границу из сталинской Венгрии – был настолько парализован коммунистическим «Интернационалом»?
Решающее значение имеет различие между анекдотом, переданным Менассе в интервью, и той же анекдотической наррацией в романе. Ведь там эпизод не только непосредственным образом связан с официанткой, внимание в нем заострено на самом Пушкаше и связи между поражением «Реала» и смятением Пушкаша. Действие мнимого «отчета» о пережитом случае, изложенном в интервью, состоит в фикциональной интеграции эпизода в опыт официантки и в том, что интрадиегетически она вложена в уста Фридша и в качестве анекдотического десерта пересказывается последним для выразительной характеристики героини-миланки. Кредит доверия футбольного идола Пушкаша от этого, конечно, не страдает, но благодаря этой ситуации политизируется, поскольку на примере этого «возможно, лучшего футболиста в мире» и таким образом – на примере футбола его история кажется более наглядной и получает более зримое воплощение в литературе.