Данил выжидающе смотрел на вошедшего, ждал, что скажет Койак.
— Сейчас по велению великого хана для вас приведут девушку.
Боярин удивленно поднял голову.
— Девушку?
— По древнему монгольскому обычаю, если прибыл уважаемый гость, всегда поступают так…
— Но ведь христианская вера запрещает это. Разве великий хан Сартак не христианин?
Тонкие губы ромея тронула чуть заметная улыбка, но он тотчас же спрятал лицо в тень.
— Нет, — сказал он. — Хан — монгол…
Откуда было знать боярину, что Сартак, приняв христианскую веру, по-прежнему придерживался монгольских обычаев? Всякое было намешано в новом хане Золотой Орды. В нем сочетались и глубокая преданность языческим заветам Чингиз-хана, и хорошее знание правил и догм христианства. В своих делах и поступках он не всегда руководствовался ими…
Данил хотел подробнее расспросить Койака о хане, но ромей уже исчез, и тихонько стукнула закрывшаяся за ним дверь.
Вскоре туленгит огромного роста втолкнул в комнату девочку лет двенадцати-тринадцати — нежную, как шелк, и красивую, как цветок.
Согласно порядку, установленному еще Чингиз-ханом, дворцовая стража несла не только военную службу. В обязанность туленгитов входило проведение различных празднеств в Орде и даже снабжение продовольствием ханской ставки. Судьба мужчин и женщин, состоящих при дворце, кроме ханских родственников, находилась в их руках. Вот поэтому-то, получив от Сартака приказ, начальник стражи по своему усмотрению распорядился единственной дочерью вдовы, которая работала на ханской кухне.
Втолкнув девочку, туленгит, прижав руку к груди, молча поклонился боярину и исчез за дверью.
Девочка была удивительно красивой. Тонкая, как весенняя травинка, белолицая, с огромными, как у верблюжонка, глазами, с косами, черными словно ночь. Глаза, полные слез, со страхом смотрели на боярина.
Данил тихо подошел к ней и опустил руку на спину. Худенькое тельце девочки задрожало. Она закрыла лицо руками и громко заплакала.
Ласково подталкивая девочку, боярин подвел ее к двери.
— Не бойся. Я не трону тебя, — с трудом подбирая кипчакские слова, сказал он.
Но девочка, видимо, не услышала его. Она по-прежнему продолжала рыдать.
Данил открыл дверь и сказал туленгиту:
— Пусть идет к себе. Мне не нужна женщина.
И на следующий день хан Сартак не стал вести переговоры. Ему хотелось показать орусутским послам своего быстрого иноходца, свору гончих и похвастаться меткими воинами-стрелками. Поэтому он затеял охоту.
Орусутов подняли на рассвете. Зима в этом году выдалась суровая, снежная, и, казалось, со всей кипчакской степи собрались к ханским табунам волчьи стаи.
Специально выделенные для охраны табунов воины ничего не могли поделать с хищникам. Снег проваливался под копытами коней, и волки успевали уйти от погони. Только стремительные и легкие гончие да искусные стрелки могли помочь справиться с серыми разбойниками.
Поздно вечером вернулись в Орду усталые охотники. Удача сопутствовала им —добыча была большой. Договорившись с ханом, что переговоры начнутся утром, орусутские послы разошлись по отведенным для них покоям.
Едва Данил лег в постель, как вчерашний туленгит вновь привел в его комнату девочку с глазами верблюжонка.
Она не плакала, как вчера, только тревожно и боязливо оглядывалась на дверь. Боярин понял — девочка хочет что-то сказать. Он жестами позвал ее к себе.
Преодолевая страх перед орусутом, девочка на цыпочках приблизилась к нему, наклонилась к самому его лицу и горячо зашептала:
— Не пей рашия — вино, которое подадут тебе завтра.
Данил понял только «рашия — вино». Он знал — так называется вино, которое обычно пьют монгольские ханы. Сердце вдруг подсказало — девочка предостерегает его. Боярин похолодел от недоброго предчувствия.