— Кто был для него достойным учителем?
— Китайские мудрецы рассказывали ему, как вел свои войны Искандер Зулкарнайн[7] , который, подобно Чингиз-хану, завоевал полмира. В армии Искандера не было, как у нас ахурука[8] , но чтобы показать, что завоеванные земли принадлежат ему, он в каждой новой стране оставлял воинов, достигших сорока лет. Воины обзаводились семьями, строили дома и устанавливали порядки, предписанные Искандером. Наш дед перенял этот опыт. Покоряя города, он тоже оставлял там своих воинов, но, в отличие от Искандера, вместе с женами и детьми, которые следовали за войском в обозе. Утвердившись на новых землях, они диктовали покоренным народам монгольские законы и превращали пространство, завоеванное Чингиз-ханом, в земли монголов. И еще… Как и римские властители, он создал высший совет Орды и назвал его «Девять орликов»[9] . Если сам Чингиз-хан был золотым столбом, поддерживающим шатер Орды, то орлики — это девять серебряных опор, на которых покоился свод шатра. В совет входили достойнейшие из достойных. Мудрость их и доблесть были известны всем. Кроме специального дня, в который собирался совет, каждый из девяти орликов имел свой день и час для беседы с властителем вселенной. Чингиз-хан не ввел в совет ни одного родственника. Он считал, что представитель родной крови не может быть умнее его самого. Наш дед никогда не враждовал с тем, кто стоял ниже его по богатству и славе. Если такой человек мешал ему, он поручал кому-нибудь из нойонов умертвить непокорного, а чаще старался сделать его другом. «Если не совершишь насилие над менее знатным, чем ты, человеком, то он будет стремиться дружить с тобой, а не враждовать», — говорил Чингиз-хан…
Бату вздрогнул. Зоркие глаза его различили в знойном степном мареве крохотную точку. Он не мог ошибиться. Это возвращался к кургану орел, которого он ждал столько дней. Сердце Бату-хана замерло, потом застучало сильно и быстро. Близился час мести…
— Улакши, — тихо сказал он, — что говорят в Орде о Бараке?
Сын выжидательно посмотрел на отца, но лицо Бату-хана не предвещало гнева.
— Люди говорят, что Барака утащил орел…— Улакши помедлил. — Люди говорят — с Бату-ханом не мог справиться весь мир, и только птица осмелилась принести ему горе…
Бату побледнел. Сердцем он чувствовал, что в Орде все равно знают правду о смерти сына, но верить в это не хотел. Выходит, напрасно велел он убить сто воинов, видевших, как орел утащил Барака, выходит, правильно говорят в народе, что правда — это кинжал и ее не спрячешь в мешке. Вдруг шевельнулась мысль, что смерть сына — это, быть может, возмездие за безвинно пролитую кровь. Мысль эта вспыхнула и тут же погасла, как искра, улетевшая во мрак ночи.
— Дальше…— сказал Бату-хан, чуть повернувшись в сторону Улакши.
— Люди говорят: смерть Барака — это месть Неба за то, что Бату-хан решил нарушить закон своего великого деда.
Бату долго молчал.
— Да, это так…— наконец сказал он.
Глаза Улакши блеснули.
Хан словно не заметил этого.
— Моя вина не в том, что я пожелал жить до тех пор, пока не подрастет Барак и не заменит меня, хотя по праву ханом Золотой Орды должен быть Сартак… Я думал, что безразлично, который из сыновей займет мой трон, лишь бы росла слава Орды и подлунный мир по-прежнему трепетал перед грозным монгольским мечом… И здесь я не ошибся… Моя вина совершенно в ином…
— В чем? — нетерпеливо спросил Улакши.
Бату-хан сделал вид, что не обратил внимания на резкость сына. Времени на обиды и поучения не оставалось. «Будущее принадлежит ему, — подумал хан, — и сыну надо рассказать то, что пригодится завтра. Он не должен повторять ошибки тех, кому пришло время уйти».