— Сколько же у вас крепостных было?
— Двадцать тысяч.
Сани мчали темными улицами.
— Стой, — сказал вдруг купец. — Стой, кучер, высади.
— Что так вдруг?
— Неуместно, батюшка. Не могу я так вот сидеть рядом. Звание не дозволяет…
— Какой я вам «батюшка». Сидите. Не останавливай, Макар.
— Конечно, можно и ехать, — после молчания сказал Чивьин. — И здравый смысл, и опасность, и не заплесневеешь на месте. А еще если «града взыскуешь» — у-у!
Он почему-то перешел на «ты». Видимо, потому, что его мучило что-то важное.
— Откуда ты, князь?
— Ветку знаешь?
— Н-ну…
— А суходольские села старого согласия?
— Б-батюшка…
— Так совсем недалеко.
— Вижу, что не врешь…
Старик пытливо смотрел на него:
— Куришь?
— Нет.
— Правильно делаешь.
Он все же не осмелился спросить, старой веры сосед или нет. С одной стороны, князья издревлепрепрославленные не бывают. С другой стороны — кто знает. Были же когда-то такие и князья, и бояре. Может, один какой и остался. Не курит; сам признался, что взыскует какого-то града; из старых двуперстных мест (откуда ему было знать, что предки Алеся пустили когда-то гонимых раскольников на свои земли?); знает многое, чего не знает, вероятно, никто из никониан. И старик, сверля Алеся глазами, спросил. Спросил очень тихо и веско:
— Значит, с Беларуси?
— Да.
— Что же это вы, белорусы, нам такую дьявольскую каверзну учинили? Фальшь этакую? При Петре да Питириме? А?
— Ты это о чем? — Алесь лихорадочно соображал и вдруг вспомнил: — О «соборных деяниях»? [14]
— Ага. — Старик подался вперед, как собака на стойке.
— Правда, — сказал Алесь. — Так о них тогда писали: «Книга в полдесць, на пергамине писанная, плеснию аки сединою красящаяся и на многих местах молием изъедена, древним белорусским характером писанная».
— Ну? — Старик склонил голову, словно ждал.
— Э-эх, старик. Свалили это на белорусов, пускай себе и на «древних». Обман это, вранье. Ты что, не знаешь, что это подделка? Что она вся фальшивая, как гуслицкие деньги?
Старик опешил. Фальшивые деньги в Гуслицах, под Москвой, делали староверы.
— То-то же, — сказал Алесь. — Было нужно, вот и подделали, даром что отцы церкви. Знали, что Беларусь — хранительница старой книги, что «белорусской книге» поверят. Подделать подделали, а древнего белорусского языка не знали, потому и попались. А если б знали, лежала б старая вера задрав лапки. Сами соврали, да и на других, на белорусов, спихнули.
— Ты откуда знаешь?
— Я — знаю. Ты хоть «Поморские ответы» Денисовых читал? Они так и писали: «Сомневаемся и буквам, в нем писанным — белорусским; нынешнего века пописи, яже в древлехаратейных мы не видехом…» А знаешь, что «деяниям» последний удар нанесло? То, что о них Симеон Полоцкий ничего не знал и не говорит. Белорус. Так белорусов благодарить бы, а ты лезешь, как пес. Старик смотрел на Алеся почти со священным ужасом.
— Признавайся, — сказал Алесь, — поймать меня хотел?
— Хотел.
— Один вопрос знал, да и тот не до конца. Признавайся, о Полоцком не знал? И о том, что митрополит Константин появился в Киеве лишь спустя двенадцать лет после этого «Собора», который будто бы возглавлял, — не знал?
— Нет, — сказал Чивьин.
— То-то же. Если бы Денисовы были такими же дураками, как все, не двадцать тысяч жизней себя сожгло б, а больше…
— Сколько же тебе лет? — тихо спросил купец.
— Двадцать два кончаю.
— Тебе б не к муринам. Тебе б в никонианские попы да дойти до митрополита.
Алесь рассмеялся:
— А потом бы вы меня прельстили, перетянули?
Он едва не сказал «обратно», но это было бы уже не по правилам. Пусть этот старик не знает, кто он и откуда все, что касается раскола. Так будет лучше. Пускай считает это чудом — он может дать каждому начетчику сто очков вперед.