– Спорю, что лжешь! Тебя отблагодарил в темном переулке какой-нибудь старик.
Римма хихикнула.
– Нет, я участвовала в массовых съемках. Могу сообщить еще кое-что. Я знаю, где мы можем достать пять тысяч долларов, о которых ты так беспокоишься.
Я отложил расческу и снова взглянул на Римму.
– О чем ты говоришь, черт возьми?!
Римма принялась рассматривать свои руки. Они были грязные, с трауром под ногтями.
– Всего только о пяти тысячах на лечение.
– Ну и что?
– Я знаю, где их можно достать.
Я глубоко перевел дыхание.
– Бывают минуты, когда мне хочется поколотить тебя, – сказал я. – И ты доведешь меня до этого.
Римма снова хихикнула.
– И все же я знаю, где достать деньги.
– Превосходно. Где же?
– Ларри Ловенштейн мне сказал.
Я засунул руки глубоко в карманы брюк.
– Перестань говорить загадками. Кто этот Ларри Ловенштейн?
– Мой приятель. – Римма откинулась на кровати и оперлась на локти. Вид у нее был ничуть не соблазнительней, чем у тарелки остывшего супа. – Он работает в отделе кадров киностудии и сообщил мне, что в кассе у него иногда хранится по десяти и даже больше тысяч долларов для расплаты со статистами. Замок в кассе – сущий пустяк.
Я закурил, чувствуя, как у меня затряслись руки.
– Какое мне дело до того, сколько денег в кассе киностудии?
– Я думала, мы тихонько проберемся туда и хапнем денежки.
– Нечего сказать, блестящая идея! А ты подумала, как отнесется к этому киностудия? Может, тебе приходилось слышать, что бывает за «хапнем»?
Римма по обыкновению наморщила нос и передернула плечами.
– Просто у меня мелькнула такая мысль. Но если тебя не устраивает, то давай забудем.
– Спасибо за добрый совет. Я так и сделаю.
– Пожалуйста. Поступай, как знаешь. Я-то думала, что ты очень хочешь достать деньги!
– Очень. Только не таким путем.
Римма встала.
– Пойдем куда-нибудь поедим.
– Отправляйся одна. Мне нужно кое-что сделать.
Римма медленно подошла к двери.
– А то пойдем? Я не скупая, угощу. Или, может, тебе гордыня не позволяет поесть за мой счет?
– Моя гордыня тут ни при чем. У меня есть более важное дело, мне надо переговорить с Расти и одолжить у него денег на билет домой. Я уезжаю.
На лице Риммы промелькнуло удивление.
– Это почему же?
– Потому что я без работы. Питаться воздухом я еще не научился и поэтому возвращаюсь домой.
– Ты можешь получить работу в киностудии «Пасифик». Завтра там большие массовые съемки, им нужны статисты.
– Да? Как же это сделать?
– Я тебе помогу. Завтра отправимся туда вместе. Тебе дадут работу. А сейчас пойдем поедим. Я просто умираю от голода.
Я согласился, потому что был голоден и потому, что у меня не хватало сил продолжать спор.
Мы пришли в маленький итальянский ресторан и заказали спагетти, оказавшиеся очень вкусными, и телятину в масле, нарезанную тонкими ломтиками.
– Ширли действительно сказал, что я умею петь? – спросила Римма в середине обеда.
– Сказал. По его словам, он заключит с тобой контракт, как только ты вылечишься.
Она отставила тарелку и закурила.
– Взять деньги в киностудии – проще простого.
– Ни ради тебя, ни ради кого другого я на это не пойду.
– Я думала, что ты в самом деле хочешь помочь мне вылечиться.
– Довольно! Мне осточертело говорить о твоем лечении, и сама ты осточертела.
Кто-то опустил монету в радиолу-автомат. Джой Миллер запела «Некоторые дни». Мы оба внимательно слушали. Миллер пела слишком громко, в ее голосе слышался какой-то металлический оттенок, к тому же она часто фальшивила. Пленка со звукозаписью, лежавшая у меня в кармане, не шла ни в какое сравнение с этой пластинкой.
– Полмиллиона в год! – задумчиво проговорила Римма. – А ведь певица-то она совсем неважная, правда?
– Правда-то правда, и все же гораздо лучше тебя, хотя бы уже потому, что ей не нужно лечиться. Пошли. Я хочу спать.
Мы возвратились в пансион, и Римма остановилась на пороге моей комнаты.
– Если хочешь, можешь ночевать у меня. Я в настроении.
– Чего не могу сказать о себе, – ответил я и захлопнул дверь у нее перед носом.
Я лежал в темноте и думал над словами Риммы: «Взять деньги в киностудии проще простого…» Надо забыть об этом, твердил я себе. Да, мне приходится трудно, но я еще не настолько пал. И все же мысль о деньгах не выходила у меня из головы. Если бы только мне удалось помочь Римме вылечиться…
Размышляя так, я незаметно уснул.
На следующий день, около восьми утра, мы на автобусе поехали в Голливуд. Через главные ворота киностудии «Пасифик» двигался непрерывный поток людей, и мы замешались в толпе.
– Время у нас еще есть, – сказала Римма. – Съемка начнется не раньше десяти. Пойдем, я попрошу Ларри устроить тебя на работу.
Я последовал за ней.
В стороне от главного здания находилось несколько низких одноэтажных домиков. Около одного из них стоял высокий худой человек в вельветовых брюках и в голубой рубашке.
Я возненавидел его с первого взгляда. Плохо выбритый, с бледным одутловатым лицом и близко посаженными, бегающими глазками, он напоминал сутенера, ищущего заработка.
Человек глумливо бросил Римме:
– Хэлло, милашка! Пришла поработать? – Он посмотрел на меня. – А это что за фрукт?
– Мой приятель. Ларри, ты не сможешь его пристроить статистом?
– А почему бы и нет? Чем вас больше, тем веселее. Как зовут?
– Джефф Гордон, – ответила Римма за меня.
– Хорошо, я его беру. – Ларри обратился ко мне: – Отправляйся в студию номер три, дружище. Прямо по аллее, затем второй поворот направо.
– Иди пока один, – сказала Римма. – Мне нужно переговорить с Ларри.
Ловенштейн подмигнул мне:
– Все они хотят переговорить минуточку со мной!
Я пошел по аллее, но на полпути оглянулся. Римма и Ловенштейн направлялись в контору. Он обнял ее за плечи и, склонившись над ней, что-то говорил. Я остановился.
Через несколько минут Римма вышла из конторы и присоединилась ко мне.
– Я взглянула на двери. Ничего хитрого. Замок ящика стола, где хранятся деньги, посложнее, но я сумею его открыть, если хватит времени.
Я промолчал.
– Мы успеем все обделать за сегодняшнюю ночь, – продолжала Римма. – Здесь ведь легко «заблудиться». Кстати, я знаю тут местечко, где можно пересидеть до утра. Видишь, все очень просто.
Мои колебания были недолгими. Я говорил себе, что, если не пойду сейчас на риск, мне придется вернуться домой и вести жалкую жизнь неудачника. Если же я вылечу девушку, то мы оба будем обеспечены.
В ту минуту я думал только о том, какие возможности откроют передо мной десять процентов с полмиллиона долларов.
– Хорошо, – сказал я. – Если ты решилась, я с тобой.
2
Мы лежали бок о бок в темноте под большой сценой в студии номер три. Уже несколько часов мы провели в этом положении, прислушиваясь к топоту ног над нами, крикам рабочих, готовивших декорации к завтрашней съемке, и к брани чем-то недовольного режиссера.
С утра и до темноты я и Римма работали под жаркими лучами юпитера вместе с другими статистами – толпой никому не нужных людей, цеплявшихся за Голливуд в надежде, что когда-нибудь кто-нибудь их заметит и они засверкают в созвездии других кинозвезд. Пока же они трудились в поте лица своего, и мы, ненавидя их, делали то же самое.
Одну сцену мы повторяли бессчетное количество раз с одиннадцати утра до семи вечера, и, должен признаться, такого трудного дня у меня еще никогда не было.
В конце концов режиссер объявил перерыв.
– Ну, хорошо, ребята! – крикнул он в микрофон. – Приходите завтра ровно в девять в той же одежде, что и сегодня.
Римма взяла меня за руку.
– Держись ко мне поближе и пошевеливайся, когда я дам тебе знать.
Мы тащились в самом конце вереницы усталых, покрытых потом статистов. У меня колотилось сердце, но я не позволял себе задумываться над тем, что мне предстояло сделать.