Нет, только не смотри на меня.
Как назло, в спальне было уже совсем светло, и птицы голосили вовсю. Им казалось, что они своего добились, и солнце наконец рассиялось на чистом небосводе, проснувшись именно от их пения и чириканья.
– Позволь мне самому решать, смотреть на тебя или нет, – серьезно сказал Ортон. – Ты такая же прелестная, как всегда. Может еще краше. И запомни: ни болезнь, ни слезы, ни даже старость не заставят меня думать, что ты стала менее привлекательной.
– И когда я буду морщинистой и толстой, как нянюшка, тоже будешь меня любить? – спросила Арианна.
– Если ты, конечно, не сбежишь от меня со своим новым воздыхателем, – усмехнулся император.
– Ну уж он-то от тебя никуда не денется, – вздохнула она.
– Рассказывай по порядку.
Ортон поднял Арианну на руки и стал носить по комнате, покачивая, как ребенка.
– Рассказывай, не бойся. Я все равно останусь с тобой и буду тебя любить. Всегда. Что бы ни случилось. Потому что ты – мое счастье, и я от тебя уже никуда не денусь.
– Шут, – пробормотала она, утыкаясь носом в уютную ложбинку между его мускулистым плечом и высокой, стройной шеей.
– Что шут?
– Я не понимаю, что со мной делается, но я тянусь к нему сильнее, чем к кому бы то ни было во дворце. Да что там – во дворце! Кроме тебя, меня вообще ни к кому так не влечет. Ты только не подумай, – быстро сказала она. – Просто с ним очень интересно. Когда он не занят, то иногда ездит со мной верхом или катает на лодке по каналу – и все время что-то рассказывает. Он столько всего знает! Впрочем, что я… ты ведь знаком с ним столько лет, – наверное, наизусть его выучил.
– Не сказал бы, – ответил император. – Ну а как он к тебе относится?
– Предельно почтительно, – вздохнула Арианна. – Но мне кажется, что я ему тоже нравлюсь. Немножко.
Ортон уселся обратно на кровать, продолжая держать жену в объятиях.
– Следовало бы устроить тебе неприличную сцену ревности, но я не стану. Ты ведь не хочешь бросить меня и променять на Ортона-шута?
– Ты смеешься? – жалобно спросила она. – Сердишься?
– Да нет же! Действительно не сержусь, хотя и должен был бы. Но я слишком верю и тебе, и шуту, чтобы подозревать вас обоих в предательстве и прочих жутких прегрешениях. К тому же он мне сам признался, что ты ему весьма нравишься.
– Правда?! – Арианна вспыхнула и зарделась как маков цвет.
– Я рад, что поднял тебе настроение.
Император потянулся, нежась в теплых лучах утреннего солнца, льющихся из окна сплошным потоком, и вдруг спохватился.
– Ой, мне же пора! Совсем не обращаю внимания на время, когда нахожусь с тобой рядом.
– Но ты неограниченный владыка всего, что нас окружает, – сказала Арианна. – А волнуешься так, будто должен всем.
– И это правда. Ответственность. Бремя императора. Помнишь? Мне нельзя иначе. В завещании Брагана написано, что пренебрежение к людям начинается с малого, а заканчивается там, где сам ни сном ни духом…
– Мудрость – это так тяжело, – прошептала императрица.
– Но прекрасно.
Ортон уже оделся и теперь стоял перед потайным ходом, протягивая к Арианне руки.
– Иди, милая, я тебя поцелую. Вот так. До вечера. И выбрось из головы все страхи – ты себе больше напридумывала проблем, чем у нас их было на самом деле. Поезжай, покатайся верхом, до обеда у тебя нет никаких важных встреч. Только будь осторожна. В соседнем покое раздались осторожные шаги и негромкие голоса Алейи Кадогая и ее сестры Ульрики.
Император последний раз прижался губами к горячим устам жены и исчез. Мягко щелкнул механизм потайной двери, и прекрасный эстергомский ковер надежно закрыл то место, где она только что была.
Коротышка Ньоль-ньоль был личностью настолько известной, что у подчиненных Сиварда не ушло много времени на его розыски.