– Или вы слышали когда-нибудь, чтобы я был счастлив своим предназначением?
– Я не думал, что такой титул и такая должность, как ваши, могут восприниматься кем-то с неохотой и безрадостно.
– И тем не менее, – развел руками исполин. – Я люблю Ортона Агилольфинга, и весь наш род любит его, как любил его предков, оттого мы верно служим империи. Еще мы служим в гвардии императора, потому что лучше нас никто не сможет справиться с этим делом, но не пытайтесь убедить кого-нибудь из моих воинов, что они счастливы от того, что вынуждены всю жизнь держать в руках оружие. Это самое неблагодарное занятие, молодой человек, Нет в мире вещи страшнее, грязнее и опаснее, чем война.
– Но ведь воевать за свою страну – это так благородно!
– Войны не бывают благородными, добрыми и честными. Этими качествами могут обладать лишь люди, ставшие на защиту своей родины, свободы или убеждений. Но ведь, Трои, мальчик мой, вы же не станете спорить с тем, что люди не становятся гордыми, честными и порядочными в минуту опасности: они просто продолжают вести себя так, как и в дни мира и благоденствия. В критические моменты жизни все только проявляется, становится более разграниченным, ибо резко сокращается возможность выбора. Мир становится беднее: он разделен всего на две части – черную и белую. А тона и полутона исчезают. Вот и все. Кто же мешает вам быть честным и благородным, достойным и свободным на мирном поприще?
– Никогда об этом не задумывался, – сказал Трои растерянно. – Я всегда считал, что нет дела почетнее, чем с оружием в руках защищать все, что имеешь.
– Заблуждение юности, – улыбнулся Шовелен. – Что ж, все мы прошли через это.
– Но ведь я – воин! – воскликнул юноша. – И не из худших.
– Это соответствует истине, – согласился граф.
– Это относительное понятие, – произнес герцог.
Беседуя, они медленно двигались в сторону площадки для игр и состязаний, где рыцари, одетые в разные цвета, тренировались в фехтовании, метании копья, стрельбе из лука и рукопашном бою. Невозмутимые великаны-гвардейцы стояли в стороне, не принимая участия в общих соревнованиях, а лишь издали наблюдали за происходящим.
– Как по-вашему, – обратился Аластер к своему молодому спутнику, – эти рыцари хороши?
– Очень, – искренне отвечал тот, – но и я не хуже.
– А между тем вы глубоко заблуждаетесь. Юноша уставился на герцога в невероятном изумлении.
– Что вы имеете в виду, ваша светлость?
– Я имею в виду лишь то, что мне и моим гвардейцам эти отчаянные рубаки и храбрецы кажутся маленькими и беззащитными детьми, с которыми просто нельзя вступать в сражение.
Трои был настолько потрясеи этим заявлением, что краска отхлынула у него от лица, и кожа стала мертвенно-бледной.
– Ваша светлость, – решился он неожиданно для самого себя, – позвольте мне убедиться в этом на собственном опыте. Окажите мне невероятную честь – сразитесь со мной.
Герцог внимательно поглядел сначала на графа, затем на его взъерошенного, бледного племянника. Покачал головой.
– Нет, юноша. Не подумайте, что я хочу обидеть вас, но вот уже много лет я не выступаю на турнирах, не участвую в состязаниях и даже дружеских поединках, даже с безопасным оружием.
– Тогда позвольте мне померяться силами с кем-нибудь из ваших воинов!
Шовелен внезапно поддержал молодого человека:
– Пусть, ваша светлость. Если это не противоречит вашим уставам и правилам, то почему бы и нет? Я сторонник набивания шишек при учебе. Юношам свойственно переоценивать себя и считать, что уж они-то найдут рецепт правильной и счастливой жизни, потому что умнее своих предков. Они всегда так думают, я тоже думал так, когда мне было семнадцать лет.