Вторуша, распрягай лошадей. На ночь останемся.
– Угу, – купец утер рукавом бороду и с готовностью поднялся с лавки, – все сделаем.
Подхватив со стола кусок мяса и ломоть хлеба, он засеменил к дверям.
Середин вышел на двор. Поднявшийся ветер гнал по улице пыль, облака затянули небо. Синичка пыталась стащить с плетня пятнистую кошку, крепко ухватившись за пушистый хвост. Кошка некоторое время терпела, цепляясь когтями и отчаянно мяукая, потом молниеносно хватанула девчушку когтистой лапой и кинулась в лопухи. Синичка затрясла рукой, побежала к избе и тут увидела Олега.
– Вот, опять, – лицо ее скривилось от обиды, – я погладить хотела…
– За хвост таскать не надо, тогда и царапаться не будет. Только не реви. На вот, – Олег сорвал подорожник, – лизни и залепи царапину. Отец твой сказал, возле брода глина есть. Покажешь?
– Пойдем. – Синичка вприпрыжку выскочила на улицу.
– Не беги, коза.
Ветер поднимал на реке волну, гудел в соснах на противоположном берегу.
– Ой, кабы грозы не было. Боюсь, ох боюсь, – причитала девчушка. – Перун гневается, огоньком кидает. По весне березу подпалил… Вот глина, а тебе зачем?
Середин огляделся.
– А где торфяник? Ну, болотце или озеро такое. Вода темная, черная почти.
– Так это дальше. Только я не пойду – страшно. Сказывают, там ичетики живут и игошки. Утянут.
– Со мной не утянут, – подбодрил ведун.
Они поднялись чуть повыше, продрались сквозь кустарник и вышли к ручейку, стекавшему в реку из торфяного озера. Вода была почти коричневого цвета, зацветшая возле топких берегов. Ведун оставил Синичку на краю озера, а сам направился к темно-зеленому кустарнику. Туя разрослась густо – переплетаясь плоскими ветками, образовала собой живую стену. Олег нарвал веток, набрал в карманы несколько горстей пахучих шишечек, и, подхлестываемые все усиливавшимся ветром, они направились в деревню.
Дождь все-таки накрыл их возле околицы. Олег с Синичкой припустили бегом, наперегонки и, смеясь, влетели в избу.
Середин оборвал с веток молодые побеги, а сами ветки велел хозяйке заварить в бадье. Сходил к телегам под навес во дворе, взял свою сумку и устроился в светелке, наказав никому не заглядывать.
Белослава лежала на лавке, похожая на мраморную статую. Платок скрывал волосы; веснушки выделялись на бледном лице, словно брызги краски, слетевшие с кисти художника в музее восковых фигур. Покопавшись в сумке, Олег вытащил холщовый мешочек и раскрыл его на коленях. Внутри лежали полотняные узелки с травами. Олег высыпал в чашку содержимое одного из них, растер с молодыми побегами туи и прикрыл глаза.
– Ты, звезда падучая, с неба ясного скатившаяся, возьми назад прелестника-перелестника, уходите прочь от девки незамужней, от жены мужниной, возвращайтесь, откуда явились, без обиды-жалобы, без любви наведенной, свет отдайте солнцу красному, месяцу ясному, зарнице вечерней.
Сложив траву в узелок, он привязал к нему тесемку и вышел в горницу. Вторуша дремал на лавке, Невзор возле окна вострил нож на оселке.
– Где хозяева?
– Баню топят, – сказал Невзор, – ты ж сказал, что б к вечеру истопили.
– К ночи, – поправил его ведун, – хотя, особой разницы нет.
За окном быстро темнело. Олег присел к столу. Невзор отложил брусок, попробовал лезвие и, удовлетворенно кивнув, сунул его в ножны. Заворочался Вторуша на лавке.
– Жрать охота, – вздохнул он, – знал бы – рыбки своей сготовил.
Вошел староста с пучком тлеющих лучин в руке, воткнул в глиняные пристенные державки, раздул огонь. В горнице посветлело.
– Ну, что. Баня вот-вот готова будет. Попаритесь, а потом вечерять станем, печь затопим.
– Париться не будем – не для нас топите.