Он постоял, вглядываясь в изможденное лицо, опасаясь увидеть багровые пятна или волдыри – если и вправду чума, лучше бежать отсюда быстрее. Но лицо девушки было чистое, хоть и бледное. Лет шестнадцать, от силы – семнадцать. Короткий вздернутый носик, полные губы. Ее можно было назвать симпатичной, если бы не заострившиеся черты лица. Середин попытался найти в памяти инкубационный период чумы – вспомнить не вышло, – и, махнув на это рукой, присел на лавку. Взяв руку девушки, нащупал пульс – ровный. Рука оказалась вялая, но жара не ощущалось. Глаз больная не открыла, будто ей было все равно, кто рядом.
Середин привстал, откинул полотно, прикрывавшее девицу. Она лежала в нижней рубахе с широким вырезом. Олег наклонился, повернул ей голову. На шее пульсировала голубая вена, следов укуса не было.
– Уже хорошо, – пробормотал Олег. – Что ж с тобой приключилось, красавица? Или принц тебя поцеловать должен в уста сахарные?
Он слегка похлопал ее по щеке. Девушка поморщилась, медленно открыла глаза, посмотрела на Середина отрешенно, словно его и не было в избе, но ничего не сказала.
– Ты говорить можешь?
– Зачем? – Шепот был едва слышен, и ведуну пришлось наклониться, чтобы разобрать, что она говорит.
– Что с тобой стряслось?
Девушка прикрыла глаза, по щеке скатилась одинокая слезинка.
Кто-то подергал Олега за штаны, и он недоуменно оглянулся. Младшая дочь хозяина, невесть когда пробравшаяся в избу, поманила его ладошкой поближе. Ведун присел на корточки.
– Она не болеет, – продолжая посасывать палец, сказала кроха.
– Так, – Середин присел на лавку и посадил ее к себе на колено, – ты палец-то вынь, вдруг откусишь. Ну, говори, что знаешь.
– Любовь у нее, – горячо зашептала она ему в ухо, – вот и сохнет. А парень не наш, пришлый. Они ночью встречаются, я видела. Белослава к колодцу ходит, а он ждет ее там. Потом в поле идут, а я за ними не хожу – нехорошо. Парень красивый, светится весь. Под утро она как приходит, поет потихоньку, что-то примеряет на себе, будто бусики, а чего – не увидишь. И день потом лежит, вот как сейчас. Да, лежит и лежит.
– Часто они гуляют?
– Я три дня за ними смотрела, а вчера парень меня увидал. Рукой повел так вот, – девчушка помахала ладонью, – и все, не помню больше. А проснулась я – уж петух кричит, а тятенька по двору ходит.
– Ага, – Олег задумался, – а не знаешь, звезду падучую сестра твоя не видела?
– Ой, видела! Она меня тогда с собой спать положила, все шептала, какая красота в небе была. Звезда, сказывала, синенька, а след у нее пушистый, беленький, как снегом порошит.
– Вон оно что, – протянул Середин. – Не горюй, кроха. Поправится Белослава. Веселей прежнего будет. Тебя как звать то?
– Пока Синичкой кличут, а в Грудень, под день Сварога, новое имя дадут. Я тебе тогда скажу. А ты правда ворожбишь? А заговоры знаешь? А кошку нашу заговори – царапается сильно, а еще…
Про то, чтобы в пять лет ребенку давали новое имя, ведун слышал впервые, но сильно не удивился. Времена такие, что в каждой деревне свои обычаи. Не успели еще попы всех смертных под одну гребенку причесать.
– Стоп. Пока с твоей сестрой разберемся, а насчет кошки потом думать будем. Договорились?
– Ладно. – Девчушка скользнула на пол и выскочила в сени.
Олег прикрыл Белославу и прошел в горницу. Вторуша набивал рот всем, до чего мог дотянуться; в бороде застряли крошки, на усах повисла молочная пенка. Невзор вяло жевал мясо.
– Значит так, хозяин. Беде твоей помочь можно, если сделаете, как я велю. А сейчас скажи-ка, торфяник или глина рядом где-нибудь есть?
– Как не быть. Глина на речке из-под песка выходит правее от брода, а и торфяник там, чуть подальше, за ивняком.
– Это хорошо. – Олег огляделся: – Где младшая твоя?
– На двор, небось, побегла, егоза.
– Ладно. Ты к ночи баньку истопи.