— Так у тебя действительно день рождения? Или нет? — пора узнать хотя бы его возраст. На вид лет двадцать, но подростки сейчас выглядят слишком взросло. Еще не хватало получить билет в места не столь отдаленные за попытку совратить несовершеннолетнего.
— Действительно, — выдавливает он с явной неохотой.
— Скорпион, значит?
— Ебать, умоляю, только без вот этого вот дерьма! — восклицает он, заставляя тебя улыбнуться. А потом сразу добавляет: — А ты кто?
— Овен.
— Фу.
— Фу?
— Ненавижу овнов.
— Ты же не веришь во все это дерьмо!
— Не верю, но вот именно овнов ненавижу. Упертые ублюдки.
— Не без этого, — соглашаешься ты. — И сколько тебе исполнилось, если не секрет?
— Двадцать один, — он выговаривает это с таким напряжением, будто разговоры о себе причиняют ему невыносимую боль.
— А почему не празднуешь с родными?
Чувствуешь, что лезешь, куда не просят. Но невыносимо хочешь узнать о нём больше. Узнать абсолютно всё.
Какое-то время он молчит, без интереса всматриваясь в окно и наблюдая за быстро сменяющими друг друга городскими пейзажами. Ты тоже молчишь. Нельзя давить. Захочет, расскажет. Не захочет… Что ж.
Но он всё-таки заговаривает. Глухо. Тихо. С какой-то безнадёгой, просачивающейся между слов, выговариваемых с наигранным весельем. Ты узнаешь, что родители его в разводе. Между прочим, оба далеко не бедные люди. Что у каждого по новой семье. И по ребёнку. Рассказывает, как в четырнадцать его отправили к бабушке по отцовской линии. О том, как закончил школу с отличием, а затем попал не в ту компанию. Начались проблемы. Намотал бабушке нервов на тысячу лет вперёд. Не говорит, что сожалеет. Но в тоне чувствуется еле уловимое презрение к себе самому. А затем бабушка умирает. И он остается сам по себе. Оба родителя смотрят на него, как на бракованную игрушку. Мать говорит, что слишком похож на отца. Отец уверяет, что он — копия матери. В обоих случаях это явно не комплимент. Признается, что поступил в университет на бюджет. Парень-то смекалистый. Через год вылетел за прогулы и хвосты. В то время выпивка и друзья казались ему куда важнее обучения.
— А теперь? — спрашиваешь ты тихо.
— А теперь я знаю, что друзей у меня нет, — смеется он.
— А кто же те ребята, с которыми ты был в первую нашу встречу?
— Вынужденные собутыльники.
Молчите. Вопросов тьма. Но обрушивать их все разом ты не рискуешь. Надо подождать. Дать ему передышку. А уж затем…
— Родители совсем не помогают?
— Помогают конечно. Деньжат постоянно подкидывают.
— Встречи?
— Нет.
— С днем рождения-то хоть поздравили?
Долгое молчание.
— Нет. Не сильно и хотелось, знаешь ли, — торопливо добавляет он. Говорит он всё это осторожно, с шуточками и самоиронией. Будто боится ненароком вызвать жалость. Чувствуется, что он отвык вести беседы на личные темы. В жестикуляции читается смятение. И даже кепка с надписью «пиздец» не отвлекает от того, в каком напряжении он находится.
— Но видимо денег дают не так много, как хотелось бы, раз клянчишь пиво у незнакомцев, — решаешь ты пошутить.
— Я вообще-то не на иждивении у родителей и работаю, — вот этой новостью он тебя обескураживает. Это куда ж могут взять с «Мудилой» на лбу.
— И где работаешь?
— В маке.
— О-о-о…
— Что? Что-то не устраивает? Нормальная работа, — ощетинивается он.
— Нет-нет, я и не говорю, что плохая. Работа как работа. Но с твоей татуировкой… Представляю, как маленькая девочка просит у тебя Хэппи Милл с пони, а затем бежит к маме спросить, что означает слово у того дяди на лбу, — улыбаешься ты.
— А я в кепках хожу. Ничего не видно.
— Вопрос о клянченье пива остается открытым, — напоминаешь ты.
— Я не клянчил, а ты не обеднел, — констатирует он. — Если ты такой скряга, не удивительно, что у тебя никого нет. Если нет…
Ого, прощупывает почву? Серьезно, что ли?
— Разве я таскался бы в твой район, если бы у меня кто-то был? — задаешь ты справедливый вопрос.
— Почему бы и нет. Днем ты примерный семьянин с красавицей женушкой и двумя личинками, а вечером идешь снимать мужиков. По-моему, нормальная практика.
— Говоришь так, будто уже сталкивался с этим, — хмуришься ты.
— А то, — неестественно весело подтверждает он.
— Значит, я не первый?
— Смотря в чем, — ставит он своим ответом тебя в тупик.
— В том, что интересуюсь тобой.
— Конечно, не первый. Я же красив, как Бог! — смеётся он, но тебе не смешно. Не очень приятно вставать в одну линию с людьми, которые сперва под натиском общества построили семью, изменив себе, а затем пошли потворствовать своим желаниям, изменяя семье.
— А в чем же я первый? — готовишься услышать очередную издевку, но неожиданно получаешь комплимент:
— Первый, к кому я в машину сел.
— Рад, что вызываю у тебя доверие, — ты не в силах сдержать улыбку.
— Это не доверие, — спешит он тебя разуверить. — Просто тебе, если что, я точно смогу накостылять, — ехидничает он, но ты все равно продолжаешь улыбаться, как дебил.
— А что за манера называть женщин тёлками, а детей личинками?
— Все их так называют.
— Все — это кто?
— Моё окружение. Ты слишком старый, чтобы понять.
— Но это же дико, — замечаешь ты.
— Не дико, если правильно понимать, о чём идет речь, — не соглашается Мудила. — Все эти бесконечные срачи, которыми забит интернет… Всё это от недопонимания.
— Ах ну да.
— Ну да. Вот тебе загадка на логику: видишь человека, который ведёт себя, как скотина. Если этот человек мужчина — он козёл. Если женщина — тёлка. Если ребёнок — личинка. Ты же не назовешь женщину козлиной, а ребенка тёлкой, верно? У каждого пола и возраста есть свое наименование, отражающие сучью натуру человека. Вот как это вижу лично я. Типа есть норм чувак, а есть уёбок. Есть женщины, а есть тёлки. Есть дети, а есть личинусы.
— А есть Мудила?
— Да, и таких как я немного! Я почти уникален! — заверяет тебя парень.
— А по-моему Мудил на планете как раз-таки дохера, — не соглашаешься ты.
— Да? Так найди себе другого, хер ли ко мне прицепился?
— Жизнь несправедлива, влюбился в человека, а он Мудила, — смеешься ты.
Не все его слова тебе нравятся. Не во всех рассуждениях ты с ним солидарен.
Юношеский максимализм. Слишком острый язык. Недостаток воспитания. Отсутствие привычки думать, прежде чем что-то говорить.
И всё равно, чем больше он открывается тебе, тем больше ты чувствуешь, как увязаешь в нём.
Так и едете дальше сквозь улицы и испорченное прогрессом дыхание города, периодически перекидываясь незначительными фразами. Ты задаёшь ему вопрос за вопросом. Он же у тебя не спрашивает вообще ничего. И ты не можешь понять, хорошо это или плохо.
— А почему Кот? — вспоминаешь ты про кличку. — Любишь животных?
— Равнодушен.
— Почему тогда?
— Из-за фамилии.
— О-о-о, у меня тоже в студенческие годы была кличка, связанная с фамилией, — раз он не спрашивает, расскажешь о себе сам.
— Это какая же?
— Ворон.
— Пернатый, значит. Воронов? — пытается он угадать.
— Нет, Воронской, но один фиг. А твоя — Котов?
— Не совсем…
— Котков?
— Неа.
— Сдаюсь.
— Вот и хорошо, я бы все равно не сказал.
— Почему же?
— Дурацкая она.
— Разве может быть дурацкой фамилия, от которой происходит такая кличка? — не веришь ты.
— Ещё как может.
— Скажи, — настаиваешь ты.
— Нет. Хочу, чтобы ты помучился.
— Я уже мучаюсь. И дольше, чем ты предполагаешь.
— Тоже мне мученик хренов, — фыркает он. — …Котиков.
— Как-как?
— КОТИКОВ! — орет он что есть мочи. — Моя фамилия Котиков, доволен?
Ты пытаешься сдержать смех. Честно. Изо всех сил подавляешь его, но он все равно рвется наружу.
— Так ты что же… Аха-ха-ха! Котик?!
— Иди-ка ты в жопу, — рычит он, насупившись, как ребёнок. По сути, ребёнок и есть.